Рейнхарт обнял Джеральдину, и они по очереди молча пили из бутылки. Джеральдина поставила транзистор на плоские камни у их ног — включать его они не стали.
— Рейнхарт, ты еще побудешь со мной? — спросила Джеральдина.
— Безусловно.
— Я таких вопросов не задаю,— заверила она его.— Я знаю, что это ничего не значит. Я знаю, что это называется нажим.
— Ничего,— сказал Рейнхарт.
Он попросил ее попеть гимны и спел вместе с ней «Опираясь на руку вечную», «Соберемся на бреге речном» и «Смерть — преддверье жизни вечной».
Джеральдина пела гимны с большой неохотой и только когда бывала пьяна.
— Они на меня жуть наводят,— сказала Джеральдина.— Что за радость их петь.
— Мне нравится петь с тобой,— сказал ей Рейнхарт.— А если бы тебе не нравилось их петь, то как бы я тебя заставил?
Они два раза спели «На берегах Огайо» (этой песне ее научил Рейнхарт), а потом во всю мочь запели «Я люблю музыку, музыку гор, настоящую музыку гор».
— У тебя своего рода талант,— сказал Рейнхарт Джеральдине.— Не будь ты такой дурехой, ты могла бы стать настоящей американской певицей.
Над ними проносился ветер, но он не был холодным. «Отдает сушей,— подумал Рейнхарт,— ни запаха моря, ни привкуса соли». Джеральдина все больше пьянела.
— Я не хочу жить вечно,— сказала она Рейнхарту.— Я ничего не хочу. У меня нет никаких желаний.
— Так и следует,— сказал Рейнхарт.
— Ты ведь еще побудешь со мной, Рейнхарт?
— Безусловно.
— Я таких вопросов не задаю. Не задаю, верно?
— Нет.
— Твоя жена пьет, Рейнхарт?
— Ага,— сказал Рейнхарт.— Она пьет.
— И спит с другими?
— Она пьет и спит с другими.
— А какое у тебя право предъявлять к ней претензии? Тебя же там нет.
— Я не предъявляю к ней претензий. Она не спала с другими, пока я был там. Она даже и пила мало.
— Она такая же умная, как ты?
— Нет,— сказал Рейнхарт.— Но она очень умная. Она симпатичней меня.
— Мне это все равно,— сказала Джеральдина.— Я только одного не люблю — уставать.
Она поскребла между камнями, набрала горсть песка, смешанного с глиной, и поднесла сложенную лодочкой ладонь к подбородку.
— Словно ешь песок.
Рейнхарт ударил ее по руке снизу, и песок выплеснулся в темноту. Вода между камнями внизу понемногу поднималась.
— Ах, Рейнхарт,— сказала Джеральдина.— Знаешь, я люблю тебя потому, что ты такой далекий. Ты такой дикий, и тебе все нипочем.
— Ну, это не совсем так,— сказал Рейнхарт.
— Нет, мне правда хотелось бы, чтобы ты еще побыл со мной, потому что без тебя — это будет все равно что есть песок.
— Благодарю,— любезно сказал Рейнхарт.
— Честное слово, без тебя будет дико погано.
— Ты хочешь, чтобы я что-нибудь сказал?
— Я хочу, чтобы ты по-настоящему понял, только и всего.
— Ты стараешься устроить мне сцену,— объявил Рейнхарт.— Сначала ушибись, а уж потом реви.
— Но я не могу без тебя, милый,— сказала она.— Правда.
— Нет, ты с ума сошла,— сказал ей Рейнхарт.— Я тебе таких вещей не говорю, так почему же ты мне их говоришь? Это просто похабно...— Он поднял руку и сжал пальцы, хватая ветер.— «Я не могу без тебя!» Если тебе, Джеральдина, кто-нибудь когда-нибудь скажет, что они без тебя не могут, скажи им, чтобы они купили себе собаку.
— О господи! — сказала Джеральдина.— Это же совсем не то. Ты даже не понимаешь, про что я. Ты — Рейнхарт.— Она подняла руку, как он, схватила воздух, где хватал он, и опустила согнутые пальцы ему на плечо.— Клянусь богом, такого я тебе никогда не сделаю. Я просто говорю, что я тебя люблю, Рейнхарт, потому что ты летишь. Высоко в воздухе. Такого я тебе никогда не сделаю.
Она изогнулась, стараясь увидеть его лицо.
— Знаешь,— сказала она ему,— я ела песок. Меня волокли, а ты — высоко в воздухе, и я тоже хочу быть там, высоко. Я тоже хочу лететь. Я хочу быть с тобой потому, что ты вот такой и я тебя так сильно люблю. Я боюсь, вот что я хотела сказать. И больше ничего.
— У меня эти «не могу без тебя» — вот где,— сказал Рейнхарт.
— Я знаю, что это нажим. Я ничего не могу с собой поделать. Я... я не задаю никаких вопросов.
— В первую очередь,— заявил Рейнхарт,— мы должны думать про то, без чего я не могу. Мы должны рассмотреть мои потребности под всеми возможными углами и в мельчайших подробностях, и мы должны неустанно трудиться, чтобы удовлетворить их все. И это займет столько времени, и мы так будем заняты, что нам некогда будет даже думать о твоих потребностях.
— Правильно,— сказала Джеральдина.— На некоторое время этого хватит. У тебя правда много потребностей, и все они очень большие. Я знаю.
— Это высокие потребности.— Рейнхарт прислонился к камню и закричал озеру: — Я человек с высокими потребностями!
Он поднял обмякшую руку и прижался лбом к тыльной стороне ладони.
— Ну да,— сказала Джеральдина,— ты больной, ты нервный, ты пьяница, ты трус, ты трепач...
— Чушь,— объявил Рейнхарт.— Это не потребности, это пороки. Свинство с твоей стороны.
— Я же просто хочу помочь.
— Я пришел сюда не для того, чтобы меня оскорбляли,— сказал Рейнхарт.— Вот возьму и брошусь в воду.
— Ты? Кишка тонка. Ты этого не сделаешь.
— Шутишь? — сказал Рейнхарт.— Нет человека, более способного на самоубийство, чем я. Я прыгну с любой скалы в любом месте.
— Не прыгнешь,— сказала Джеральдина. Она встала, стянула через голову белый бумажный джемпер и осталась в купальном костюме.— А вот я прыгну. Я способна на самоубийство еще больше, чем ты.
— Ты пьяна,— сказал Рейнхарт.— Ты даже плавать не умеешь.
— Как бы не так!
— Ты дерьмо. Ты стараешься меня убить, потому что я не клянусь в вечной любви и прочее.
— Я сейчас прыгну,— сказала Джеральдина. Рейнхарт брезгливо посмотрел на волны, накатывавшиеся на мол,
— Брось,— сказал он.— Не разыгрывай глупую сучку.
— Трус.
— Слушай, сверхженщина, только сунь свой паршивый палец в это дерьмо — и я пойду прямо на стоянку такси, а тебя оставлю аллигаторам.— Он снова посмотрел на воду.— Нет, правда, здесь водятся аллигаторы.
— Акулы, а не аллигаторы.
— Ты пьяна.
— И что?
— Погоди,— сказал Рейнхарт.
Стараясь что-то придумать, Рейнхарт, чтобы задержать ее, рассеянно снял башмаки и носки, потом рубашку и брюки и, наконец, остался в широких боксерских трусиках, которые украл в железнодорожном общежитии Ассоциации молодых христиан.
