— Забудь об этом, — сказал ей Лукас.
— Так что вы видите ангела Сандалфона, — продолжал Разиэль. — Мы изучали это. Мир видимостей, язычниц, идолопоклонства, человека, который бывал в Риме. Смерть блудницы. Насилие.
— Смерть блу?.. Какое еще насилие? — спросил Лукас. — Ты провозглашаешь то же, что и те типы в Кфар-Готлибе. Да?
— А, эти? — рассмеялся Разиэль. — Они не имеют отношения к тому, что произойдет. Не больше, чем идиоты из Галилейского Дома. Премилленарии, постмилленарии. Но они необходимы и сделают то, что необходимо.
— А что теперь? — спросила Сония.
— Наш царь идет в город, мы следуем за ним.
— Почти успеваем к Рождеству, — сказал Лукас; Сония прижалась к нему.
Мчавшая рядом река готовилась явить свою величайшую святость. Что-то, чего, чувствовал Лукас, он недостоин видеть. Что-то страшное, чего ему еще недоставало. Было тревожно ждать, что произойдет. Но так хотелось уверовать.
— Не бойтесь, — успокоил их Разиэль.
— Ох, эта река! — воскликнула Сония. — Господи! Пусть она вернет нас обратно.
— Это Иордан, — сказал Лукас.
Он видит бога, выходящего из земли, сказал он себе. Как будто Разиэль воскресил пророка Самуила. Если так, то его ждет кара. Но Лукас не мог избавиться от ужаса. Страха перед святостью.
Когда он посмотрел на берег выше по течению, показалось, что он видит ученика иешивы, мальчишку с пейсами, который, плюясь, грозит ему маленьким бледным кулачком. Еврейский джинн?
— Как ты посмел прийти на это поле сражения! — крикнул ему мальчишка.
— Я слышу голос в реке, — сказала Сония.
Де Куфф, уставший карабкаться вверх, поскользнулся на мокрой земле и острых камнях ущелья. Элен Хендерсон застряла позади, плача от страха.
— Было так же тяжело? — спросил Де Куфф Разиэля. — Когда я приходил в прошлый раз?
— Да, мой царь, — ответил Разиэль. — Но надо идти дальше.
— Разок, — сказал старик с неожиданным самообладанием, — я почувствовал ужасную слабость.
— Это от чая, — сказал Лукас. — Приляг отдохни.
Разиэль помог Де Куффу идти. Погода портилась. Темнело. Налетел короткий дождь. Лукас и Сония поддерживали друг друга.
— Подождем. До ночи. Может, до утра, — решил Разиэль. — А потом пойдем в город.
— Если бы подогнать машину поближе, — предложил Лукас, — мы могли бы отвезти старика. — В свете, источаемом серым небом, он пытался разобраться в прокатной карте. Может, они уже вернулись в ее пределы. — Вот эта дорога, — показал он пальцем на карте, — ведет в следующую долину. Если это дорога. Если это не река или пересохшее русло. По ней можно было бы подогнать машину поближе.
— Ты нужна мне, — сказал Разиэль Сонии. — Поможешь довести Преподобного до машины. Что бы ты ни думала теперь обо мне, ты мне нужна.
— Иди вперед, — сказал ей Лукас. — Иди с ним. Я останусь с Розой.
— Не выйдет, — возразил Разиэль. — Я так и знал. Опять все насмарку.
— Если переберемся через следующий гребень, — убеждал Лукас, старательно ведя пальцем по карте, чтобы унять дрожь, — то можем выйти к дороге. Похоже, это близко. Конечно, по этим картам трудно что-то утверждать.
— Нельзя, чтобы все нас бросили, — сказал Разиэль.
— Ладно-ладно, — успокоила его Сония. — Я помогу тебе отвезти его в город. А Крис отвезет Розу.
— Встретимся у машины, — сказал Лукас Сонии. — Дождись меня.
— Нет-нет, увидимся в городе. Хочу присмотреть за стариком.
Де Куфф что-то бормотал про себя. Лукас стал спускаться к реке, где съежилась нагая Роза.
— Будь осторожна, — сказал он Сонии. — Мне ты тоже нужна.
56
Роза сбросила с себя одежду, то ли готовясь к крещению, то ли в экстатическом порыве. Она была высокая и мускулистая, с ангельскими глазами и твердым подбородком. Лукас одну за другой подал ей ее вещи, и она оделась.
— Не думай, что мне хочется лезть опять наверх, как мы пришли. Лучше пойду туда. Где открытое место.
Лукас опять сверился с «ависовской» картой, неуверенный, что участок, который он наметил, каким-либо образом соотносится с окружающей дикой местностью.
— Хорошо, — сказал он. — Вон там может проходить дорога. Она должна вывести к входу в парк.
Они заметили камни, выступающие над водой, по которым можно было перебраться через реку, и, балансируя, пошли по ним. Роза, несмотря на разиэлевский чай, двигалась с природным проворством, ступала уверенно. На другом берегу они, прыгая с кочки на кочку, одолели болотистую лощину и добрались до твердой почвы. Отсюда подняться на другой гребень было легко — легко для Розы и не очень для Лукаса.
Под ними лежало поле костей
[431]
— мшистых скал, походивших на дольмены, расположенные «ведьмиными кольцами». Вдалеке, под торчащим отвесным утесом, виднелась цепочка чахлых олив и тамариндовых деревьев.
— Вон там алтари в скале, — показала Роза. — И водопад.
Он было подумал, что у нее галлюцинации. Но, присмотревшись к поверхности утеса, увидел там ниши, пятна мрамора на темном граните.
— Считается, что здесь родился Пан, сказал Лукас. — И тут исток Иордана.
— Ну ничего себе! — воскликнула Элен Хендерсон. — Круть какая!
Новость вдохновляла. Баньяс-Спринг был отмечен на карте, он лишний раз убедился — это означало, что они все еще на территории Израиля, а не Ливана или Сирии.
— Хочешь сказать, что это алтари Пана? Бога Пана?
— Да, — ответил Лукас. — Идолопоклонство и внезапный страх. Так близко от реки Иордан.
Здесь и вправду водилось множество козлов.
— Когда-то давным-давно, — продолжил Лукас их смурной разговор, — говорится у позднелатинского поэта, громкий голос возвестил на весь мир: «Умер Великий Пан!» Или что-то в этом роде.
— О нет! — воскликнула Роза.
Похоже, ее эта новость расстроила. Поэтому Лукас сказал:
— Конечно же, боги никогда не умирают. И не обязательно это Великий Пан. Этот Пан — Баньясский.
Баньяс, видимо, протекал поблизости от дороги. Карта это подтверждала.
Пока Роза оплакивала смерть Пана, они шли по долине к черте, обозначенной на карте. Участок, представлявшийся на карте пустыней, оказался заболоченным: похожие на кратеры бочаги, заросшие хвощом, промоины от талых вод со склонов Хермона. Другие участки были покрыты зарослями алоэ и кактусов — и такими сухими и пыльными, будто никогда не знали даже самых скудных дождей.
На редких участках с чахлой травой паслись овцы. Их вытянутые, как у антилоп, тощие морды торчали из густой грязной шерсти. Рога были и у баранов, и у овец и у тех и других закручивались одинаково неровно на узких черепах, отчего животные выглядели еще более всклокоченными и бесхозными. Не рога, а рудименты, ломкие и никчемные, годящиеся лишь на то, чтобы запутываться ими в колючем кустарнике.
