— Где Крис? — спросила Сония.
— Поехал искать доктора Лестрейда в Галилейский Дом. Пытается узнать, где бомба.
— Линда! — воскликнула Сония.
— Да, — кивнул Оберман, — мы так считаем.
— Кто такой Сабазий?
— Сабазий, или Сабаоф. Еще один синкретический бог. Вроде того, какого ты, Де Куфф и ваши друзья создавали. Золотой телец, если хотите.
— Мог кто-нибудь прикрепить к нему бомбу?
— Кто-нибудь мог. Где ваш совершенный мастер?
Сония указала на спальню. Оберман вошел к старику:
— Вы Машиах, мистер Де Куфф?
— Никогда так не считал. Разиэль увидел мой тиккун. И я подумал, чему быть, того не миновать.
— Да или нет, пожалуйста. Машиах? Не Машиах?
— Если нет, — сказал Де Куфф, — если не сумею исполнить свой долг, я умру.
— Не думаете, что вы больны?
— Во мне страдают души. Они рвутся из моего тела. Плачут и стенают. Требуют, чтобы я занял свое место среди них.
— Что это за души?
— Иешуа, который был Христом. Саббатай из Смирны. Элиша бен Авуя. Есть и другие.
— Вы видите их?
— Я слышу их. А прежде всего, чувствую.
— А когда они рвутся из вашего тела, это болезненно?
— Да, — ответил Де Куфф. — Боль ужасная.
Оберман пометил себе, когда в последний раз Де Куфф принимал литий: это было полгода назад.
— Не думаете ли вы, что Ральф Мелькер — Разиэль — злоупотребил вашим доверием?
— Он слишком молод для такого ответственного дела.
— Вы слишком озабочены проблемой ответственности, — заметил Оберман.
— В жизни нет ничего важнее, — сказал Де Куфф.
Оберман решил поместить старика в больницу, пока не появится возможность обеспечить ему более стабильные условия.
— Я дам вам кое-что, что поможет спать подольше. Вы еще слишком ослаблены. Дам снотворные таблетки и что-нибудь, чтобы запить.
Когда он вышел достать сок из холодильника, Сония разговаривала по телефону. Подруга-датчанка из неправительственной организации позвонила ей из Тель-Авива, чтобы рассказать о смерти Нуалы и Рашида. Оберман наливал томатный из банки, а Сония пересказывала ему то, что услышала о казни.
— Их, должно быть, обвиняли в некой смерти, — заявил Оберман.
— С таким же успехом могут обвинить и меня, — сказала Сония.
— У них достаточно других поводов, чтобы обвинить тебя.
В спальне Де Куфф запил таблетки соком и вскоре погрузился в сон.
Доктор Оберман перешел в гостиную и посмотрел на Разиэля:
— У него расширены зрачки. Он на героине.
— Он снова сел неделю или около того назад, — сказала Сония.
— А может, все-таки раньше?
— Нет. Только в последнюю неделю.
— Ты знала об этом?
— Нет. Узнала только вчера.
— Извини за вопрос, но ты же внимала каждому его слову. Он приносил тебе послания из садов херувима. Ты нью-йоркский музыкант — и ты не могла понять, что он колется?
— Я не присматривалась, док.
— Ну конечно, тебя занимала магия.
— Вот именно.
— Праздник новолуния.
— Новолуние, точно.
Оберман позвонил в Шауль-Петак распорядиться, чтобы приготовились принять Де Куффа, и, быстро собравшись, сказал напоследок:
— Если бомба есть и она взорвется, тебе лучше оставаться дома. — Сония промолчала; он посмотрел на нее и покачал головой. — Но ты, конечно, не послушаешь совета. Будешь на улице. Я говорю с глухой.
— С Преподобным все в порядке? — спросила она.
— С Де Куффом? Думаю, физически он здоров. Я хочу подержать его в больнице. Если он вам, ребята, больше не нужен.
— Не кивай на меня, — сказала Сония Разиэлю, когда Оберман ушел. — Я думала, что это борьба без оружия.
Он нашел свое хозяйство и снова ширнулся. Рассказал, что «рыжая телица без порока»
[445]
рождена в Галилее — для жертвоприношения в Храме, требуемого при обряде очищения.
— Я ничего не знаю о бомбе, — сказал он. — Не знаю, где она. Меня это не интересовало.
— Почему, Разиэль? Как это могло тебя не интересовать?
Потому что, как выяснилось, он не верил, что бомба сработает. Не в буквальном смысле. Могущество предотвратит взрыв.
В то же время творение совершилось в уничтожении. Равновесие может быть восстановлено только через хаос. Посредством взрыва, в котором отразится происшедшее в начале времен.
Так что он взял на себя ответственность за предание города силе разрушения, господству Дина, Левой Руки. Он верил в пресуществление всякой формы, в возвращение всего к сущности первого Адама.
Смерти не будет, будет лишь изменение, освобождение от внешнего силой любви. Все категории будут устранены. Человеческая природа и мир, сформировавшийся вокруг нее, лишатся всего, кроме того, что в них есть Божественного. Сами того не зная, разрушители сущего превратят сущее в свет и освободят все вещи от их греховного несовершенства. Вся неслышимая музыка будет слышна, все будет свято, все обретет избавление. Все кончится, как началось, в хвале и вознесении.
— Вознесении, значит. Живым на небо. Ты говоришь как проповедник-фундаменталист.
— Катастрофа, — ответил он. — Катастрофа без жертв.
Борьба без оружия, жертвоприношение без крови, гроза без дождя. Это видение пережило века. Оно было обещано. Предсказано.
— Он осушит каждую слезинку в их глазах, — сказал Разиэль. — Придет конец смерти, скорби, плачу и боли, ибо прежний порядок уйдет безвозвратно. Вот, я действую ради всеобщего обновления. Всеобщего обновления. Скажи, что ты никогда не слышала этого раньше. Скажи, что сердце, которое верило в это, было не еврейское сердце!
— Я не знала, Разз. Похоже на то.
— Я не мог ждать, — продолжал Разиэль. — Я распознал его, потом я подвел его, обратился к Таро. К магии. В конце концов мне понадобились наркотики. Я не мог поддержать его. Поэтому допустил, чтобы он струсил. Но я не ошибся в нем, Сония. Только в себе.
— Я могла бы простить тебе Таро и магию, даже наркотики. Но зачем эти люди с бомбой?
— Я подумал, что должен дать им себя использовать. Что они обеспечат негативную силу. А я — все остальное. По принципу свободного падения.
— Старая история, — сказала она.
— История века. История нашей с тобой жизни. Жизни в искусстве. Искусства, становящегося чем-то бо́льшим.
