— Это снова повторится?
— Пока все идет нормально.
— Трудность в насилии.
— Оно необходимо, — заявил Разиэль. — Но здесь трудней всего действовать тонко.
Выяснилось, что он никакого понятия не имел о конкретных вещах. Не представлял, как выглядит гелигнит и как собирать бомбу. Он рассказал ей все, что знал или мог вспомнить. Ужасные сомнения заставили его вернуться к опиатам. Каждый использовал другого. Циммер. Хэл Моррис. Ленни. Линда.
— И Нуалу, — сказала Сония. — И меня. Мы понятия не имели, что мы делаем. Нас же засекли при перевозке. Как ты мог так поступить с нами?
— Я допустил, что вину могут возложить на нас. Как прежде это произошло с Вилли Ладлэмом.
— Хочешь сказать, что Вилли Ладлэм не поджигал мечетей?
— Конечно поджигал. Тут нет вопросов. Но с тех пор были и другие взрывы. Не все, кто при этом погиб, обязательно были причастны. Не все, кто был причастен, обязательно погиб. Я счел, будто знаю, что случится в этот раз. И дал понять тем, кто планировал взрыв, что мы возьмем вину на себя. Это наш последний шанс.
Он лег на спину, шприц рядом, и в буквальном смысле бил себя в грудь. Кающийся наркоман, думала она, глядя на него. Тема для какого-нибудь витража в грядущем великом экуменическом храме, фигура из мартиролога двадцатого века.
Она продолжила рассматривать чертеж, принесенный Оберманом, и тот, что нашла по дороге с Голан. Она была почти уверена, что узнает Баб-аль-Гаваниму; это было древнее название одних из ворот Харама поблизости от медресе, в котором располагалась квартира Бергера. Они были рядом с той частью здания, которую снесли при расширении площади Котель.
Боевики, друзья Линды Эриксен, жаждали заполучить эту квартиру, и, верно, не только потому, что их привлекала освободившаяся недвижимость. Просто отсюда открывался доступ к фундаментам Харама. Может быть, через ход под улицей.
Сония решила, что Разиэль отключился. Но когда поднялась, он позвал ее:
— Сония, не оставляй меня.
Она вернулась, сняла с него хипстерские очки и выключила лампу, стоявшую рядом.
— Бедный Разз, — сказала она, — занимался бы себе музыкой. Ты мог хоть как-то спасти мир. Жить правильно. Любить милосердие. Спасти себя и, может быть, меня.
— Я обещал. Мне было обещано. Большее.
61
— Прости, — сказал Лукас Фотерингилу. Стих не желал вспоминаться — хоть тресни.
— Не важно. Ты с нами?
— Нет. Я только что беседовал с профессором Лестрейдом.
Фотерингил осуждающе посмотрел на профессора:
— Значит, беседовал? Ну, тогда, может быть, лучше тебе все-таки поехать с нами.
— Куда?
— В Каир, — сказал Фотерингил. — Отличный город. Знаешь его? У нас есть собственный шерут. Правильно, Омар?
Тот, кого он назвал Омаром, кивнул. Актер он был неважный, и даже если бы ему удалось создать впечатление человека, желающего куда-то вас отвезти, трудно было поверить, что это будет долгая поездка. Куда бы Фотерингил ни обещал Лестрейду отвезти его, никто не собирался ехать в Каир в этом Лукас был уверен. Хотя бы потому, что путь через сектор Газа недолго будет оставаться открытым.
— А не думаешь, что сектор закроют? — спросил он Фотерингила.
— Почему его должны закрыть?
— Разве не заметил? Тут вроде как беспорядки начались.
— Тогда поедем через Негев, — сказал Омар. — А там через КПП в Ницане. Или в Табе.
— О Таба! — сказал Фотерингил. — Это будет веселое путешествие. — Он повернулся к Лукасу. — Профессор Лестрейд может продолжать свои исследования в Каире. У него есть там договоренность.
— В мои планы, — сообщил Лукас, — не входило отправляться в Каир.
— Неужели? — удивился Фотерингил. — Давай тогда мы тебя хоть немного подвезем. Для твоей же безопасности. Может быть, заодно вспомнишь тот стих.
— Может быть.
Лукас пытался найти выход из положения. Вокруг, на улицах, фактически разгорался джихад, то есть уже прозвучал призыв к войне — священной войне, к битве в конце света.
Похоже, Фотерингил и Омар намеревались устранить Лестрейда, который, вероятно, знал о готовящемся взрыве не меньше заговорщиков. Они, должно быть, вооружены. И он оказался втянут в эту историю.
— Лучше я позвоню, — бодро сказал он.
— Ни хера не лучше, — отрезал Фотерингил. — Я имею в виду, — добавил он более вежливо и без ненормативной лексики, — что это неразумно.
— Надеюсь, не придется ехать через эту чертову Табу, — сказал Лестрейд. — Терпеть ненавижу Эйлат.
— Разве у вас ничего не осталось в гостинице? — спросил Лукас. — Какое-нибудь снаряжение? Не стоит ли уточнить у швейцара?
Фотерингил и Омар смотрели, как он встает.
Но помощи от Лестрейда не последовало.
— Не думаю. Лукас. Все вещи здесь.
Выйдя на крышу, Лукас крикнул через узкий проулок, разделявший два здания. Он был совершенно уверен, что во время разговора Лестрейда со швейцаром тот назвал последнего по имени: Бутрос.
— Бутрос! — крикнул он что есть силы; шум на улице не стихал. — Бутрос, можете помочь нам, пожалуйста?
К своей радости, он различил сквозь уличный галдеж сердитый ответ. Фотерингил и Омар переглянулись.
— Можно сделать это здесь, — проговорил Фотерингил очень медленно, возможно, чтобы дошло до Омара с его слабым английским. — Прямо здесь, понял?
Но пока мозги Омара со скрипом переводили эти слова, в дверях появился Бутрос, швейцар-палестинец на службе у австрийцев.
— Поможете нам снести вещи вниз, Бутрос? Тут их так много. А я подгоню машину.
Бутрос, который был явно разбужен, пришел в ужас. Потом в ярость.
— Слушайте, — опять некстати вмешался Лестрейд, — это не входит в его обязанности.
— Конечно входит, — отмахнулся Лукас и, приняв позу колонизатора, распорядился: — Омар, вы и Бутрос берете чемоданы. Профессор и я подгоним машину.
Он чуть ли не силком вздернул Лестрейда на ноги.
— Но я не знаю, где машина, — запротестовал Лестрейд.
Когда Фотерингил и Омар встали, Лукас вытолкал Лестрейда в садик на крыше. В нескольких футах от них разбилась пущенная бутылка. Внизу завывали полицейские сирены.
— Они не собираются везти вас в Каир, Лестрейд. Они хотят убить вас. Или в Кфар-Готлибе, или в пустыне.
Фотерингил стоял, с улыбкой наблюдая за ними.
— Что? — спросил Лестрейд. — Убить? Убить меня? Что?
Омар и Бутрос о чем-то спорили. Может, даже о том, кто потащит багаж.
