— Он был… — Лукас поспешил исправить оплошность: — Ральф — он искатель. Искатель абсолютов. Иногда это и сбивает.
— Вы ведь хорошо знали его? — спросила она.
Трудный вопрос. Трудно понять, как на него ответить. Неясно, какую реакцию вызовет ответ.
— Мы недолго были знакомы. Но меня поразила его жажда обрести веру. Думаю, наркотики замещали ему нечто более важное. Потребность более сильную.
— Вы еврей, мистер Лукас?
— П-п-по происхождению, — заикаясь, проговорил Лукас. — Частично. Но меня не воспитывали в еврейской вере.
— Оно и видно, — сказала она и подбадривающе улыбнулась. Затем лицо ее омрачилось печалью. И стал заметен ее возраст. — Мы думали, что здесь… у него, может, будет меньше искушения. Кидаться в разные крайности.
Какое заблуждение, подумал Лукас. Меньше искушения кидаться в разные крайности — здесь? Здесь, в центре мира, где земля сходится с небом? Где была начертана судьба человека, где огненные «слова стали плотию», где пророчество, произнесенное в далекие тысячелетия, определило утро? В месте, откуда, как все мы знаем, Бог сбежал, обещал вернуться, притворился, что вернулся, обещал вестников, шептал благовестия? Где Невидимый написал судьбу на камне? Вечно послания, обещания. В следующем году. В начале.
Где то, что наверху встречается с тем, что внизу, где прошлое встречается с будущим. Сад мраморных фонтанов, где найдешь все: смерть, безумие, ересь и спасение. Это здесь-то меньше искушения кидаться в разные крайности?
— Да, конечно, — сказал он.
72
Однажды вечером, вскоре после разговора с миссис Мелькер, Лукас встретился, как обещал, с Бэзилом Томасом. На этот раз они изменили своему излюбленному «Финку», а встретились в забегаловке на Хевронской дороге, между автовокзалом и кибуцем «Рамат-Рахель». Было слишком жарко даже для Томаса, который не стал надевать свою неизменную кожаную куртку. И похоже, очень нервничал.
— Меня просили передать, — сказал Томас, словно повторяя по памяти, — что если не будете вести себя опрометчиво, то со временем получите интересную информацию. Просили передать, что это будет информация, на основе которой можно написать целую книгу. И еще, что вам советуют подумать над тем, чтобы покинуть страну на значительное время. Вам подскажут, когда будет целесообразно вернуться, если это потребуется для работы над книгой.
— Я не ошибусь, если предположу, — спросил Лукас, — что источник вашей информации это уже не та организация, чье предложение вы мне передавали прежде?
Томас тупо взглянул на него. Хотя здоровяк был в одной рубашке поло, он обливался потом. Затем утвердительно кивнул. Может, подумал Лукас, на него нацепили провода с микрофоном? Мысль о таких технических ухищрениях показалась дикой, но сама возможность этого пугала. Да к тому же Томас был достаточно мокрый, чтобы устроить себе электрошок.
— И я не ошибусь, предположив, что члены той организации…
Томас отчаянно замотал головой, показывая, что подобный вопрос нежелателен.
— Что той организации больше не существует?
Бэзил Томас сделал вид, что чрезвычайно расстроен — расстроен, как профессиональный торговец информацией, пытающийся не говорить больше того, что ему позволили. Он сделал неопределенный жест и сказал:
— Да.
— Их арестовали?
Бэзил медленно кивнул.
— Сообщение об их аресте будет?
Бэзил расслабился, утер лоб и взглянул на часы.
— Уже поздно. Извините.
Он встал и вышел из кафе, не потребовав платы за свое сообщение, а лишь предоставив Лукасу оплатить его заказ.
На следующий день Лукас, упаковав все вещи в бунгало в Эйн-Кареме, устроил маленький прием для Эрнеста Гросса и доктора Обермана. Выставил водку, минеральную и лимонад, а в качестве закуски крекеры и обернутые фольгой треугольнички французского сыра.
— Ну что, встретился с Томасом? — спросил его Эрнест.
— Встретился, — ответил Лукас. — Похоже, он больше не выступает от имени подполья. Теперь за ним стоит какая-то группа в правительстве.
Эрнест явно встревожился.
— Мы еще в деле? — спросил Оберман.
— По-видимому, еще да. Кто бы это ни был, они хотят использовать нас как слив.
— Как слив, — хмыкнул Эрнест Гросс. — Вроде как пустить воду из резервуара в вади. Контролируя историю.
— Согласен, это несколько унизительно, — сказал Лукас. — Но это все, что у нас есть. К тому же они хотят, чтобы я пока уехал из страны.
— Думаю, тебе найдется чем заняться, — сказал Оберман. — Смотрите, что у меня есть. Снимки раскопок. — Он сходил к портфелю и принес коробку со слайдами и диаскоп. — Только взгляните.
— Как ты умудрился их раздобыть? — удивился Эрнест.
— А вот так! — торжествующе воскликнул Оберман, расцветши от удовольствия. — А вот так!
— Не бахвалься, — остановил его Лукас. — Просто скажи — как?
— Мой товарищ и пациент из резервистов работает в Музее Израиля. Мой товарищ и пациент. Когда со всем этим разбирались, вызвали археологов, чтобы те взглянули на пещеру Сабазия. Все в форме, кругом расставлены посты «Голани», так что это выглядит как расследование. Копии слайдов у меня от него.
Лукас взял диаскоп так, чтобы они могли просмотреть слайды вдвоем с Эрнестом. На снимках были запечатлены фрески на верхней части стен, которые Лукас не заметил той сумасшедшей ночью. Также было несколько слайдов со статуей Сабазия и отдельной рукой, сложившей пальцы в благословляющем жесте. Оберман стоял за спиной и давал пояснения:
— Рука — это ладонь бога Сабазия, которого еврейские синкретисты отождествляли с Богом Сущим, или Всемогущим, или Сабазием-Саваофом. В мистическом культе, посвященном ему, его отождествляли с Зевсом и Персефоной или Гермесом Трисмегистом и Изидой. А в одном лице — с Иеговой, Господом Сил.
Лукас, заинтригованный, один за другим вставлял слайды.
— В посвященных ему обрядах вкушали хлеб и вино. Три пальца, поднятые в благословляющем жесте, символизировали Троицу, и этот жест превратился в Benedicta Latina. Его культ был поглощен либо гностицизмом, либо христианством. Ессеи, терапевты
[469]
, сабазеи — все они были в начале. На голове у него, между прочим, фригийский колпак, потому что это был фригийский бог, и, возможно, в Иерусалим его культ попал благодаря евреям и армянам из Фригии.
На одной из фресок был изображен возничий, который правил летящей по небу квадригой. За ней следовала вторая колесница, и она была вся покрыта символами Меркабы
[470]
Иезекииля.
