— Ты имеешь в виду, что она думала о репрессивной десублимации?
[162]
— спросил Лукас. — Она принимала Маркузе за Отто Крюгера
[163]
.
Разиэль тупо посмотрел на него.
— Отто Крюгер был одним из актеров, игравших в фильме «Это убийство, моя дорогая»
[164]
.
— Ты, похоже, любишь музыку, — сказал Разиэль. — Мать у тебя была певица. Почему сам не учился играть на чем-нибудь? Боялся?
— Я ценю, что тебя так тронуло пение моей матери. Пожалуйста, не спрашивай, боюсь ли я чего. Между прочим, где Сония?
Движением головы Разиэль показал на решетчатые створки дверей:
— Извини, думаю она еще спит. Она тоже медитировала с нами.
— Как по-твоему, могу я увидеть ее?
— Сония? — позвал Разиэль.
Она едва слышно откликнулась. Лукас подошел к двери и постучался.
— Входи, — послышалось в ответ.
— Это я, — сказал Лукас.
— Да, я узнала тебя.
Она вышла, кутаясь в джелабу.
— Почему ты здесь? — мягко спросил он. — Почему ты впустила их?
— Потому что Бергер так пожелал. — Ее глаза загорелись. — Бергер исключительно хорошо знал каббалу. Он воспринимал ее как суфийское учение. В конце жизни он звал Де Куффа аль-Арифом
[165]
. Так он звал и Абдуллу Уолтера.
— Знаешь, что я думаю? — спросил Лукас. — Я думаю, ты верующая.
Она засмеялась, и Лукас подумал: как она красива, когда смеется. Приятно было видеть, как ее глаза искрятся счастьем.
— Да, верующая в верующих, — ответила она. — Потому что братство истины едино во все века. И сестринство тоже.
— Бергер так говорил?
— Да, Бергер говорил так. Разиэль и Де Куфф тоже это говорят. А ты не веришь в это?
— Там, откуда я родом, — заметил Лукас, — мы говорим: «Верую, Господи! Помоги моему неверию»
[166]
.
Створки двери распахнулись, и вошел Разиэль.
«Боится оставить меня наедине с ней», — подумал Лукас со злобой и раздражением.
— Значит, я могу попасть в твое исследование?
— Конечно.
— А если я окажусь неинтересным объектом и наскучу тебе?
— Попробую рискнуть. Мне не так просто наскучить.
— В качестве подспорья твоему исследованию, Кристофер, — сказал Разиэль, — надеюсь, ты занимаешься языком.
Фамильярный и наставительный тон Разиэля только усилил его раздражение.
— Я бросил курсы арабского в YMCA
[167]
. Теперь хожу в Еврейский университет. Но что-то не нахожу в этом большой пользы.
— Не находишь?
— Языки мне неважно даются.
Он посещал курс классического иврита в университете, а также курс, называвшийся, с бродвейским оттенком, «Традиция»
[168]
. Пройти этот курс ему посоветовал Оберман. Вел его старый литовец по имени Адлер, уцелевший в холокост, и предназначался он в основном для молодых, для студентов из Соединенных Штатов и Канады, которые на родине учились в ульпанах
[169]
и совершенствовались за границей. Было на этих курсах и некоторое количество неевреев, несколько священников из калифорнийской глубинки, двое со Среднего Запада и парочка вечных студентов, путешествующих по свету.
Курс частью состоял из обзора иудейских вероучений от Хасмонеев, через Гиллеля и Филона, Маймонида и Нахманида, до Бубера и Гешеля
[170]
. Это было познавательно как в отношении влияния, оказанного неоплатонизмом второго века, так и в отношении современного рационального применения этих учений. Но страстью Адлера, хотя он и пытался это скрывать, была Лурианская каббала
[171]
. В соответствии с модернистской критической традицией он приписывал ее авторство Моше де Леону
[172]
.
К удивлению Лукаса, Адлер выделил его среди остальных и подошел поговорить. Может, потому, что чувствовал к нему особое расположение, а может, потому, что слышал об отце Лукаса и был горд иметь среди своих студентов сына такого ученого, но они подружились, и Адлер предложил ему прочесть несколько книг сверх обязательной программы. Одна из них была перевод фрагментов «Зогара», другая, написанная хасидским раввином, была о гематрии и других священных значениях букв ивритского алфавита. Это, посоветовал Адлер, хороший способ запомнить и усвоить древние буквы.
Разиэль улыбнулся:
— Адлер. Митнагед
[173]
.
