— Так Рашид — атеист?
— Рашид — как я, — ответила Нуала. — Он коммунист.
Сония так расхохоталась, что на глазах у нее выступили слезы. Утерев их, она проговорила:
— Господи! Я с тобой с ума сойду!
— Что, это так странно?
— Да, немножко странно. Я имею в виду, что не могу относиться к этому спокойно. Но ты же понимаешь, это ни в какие ворота не лезет, понимаешь?
Нуала помрачнела.
— Я имею в виду… Господи Исусе, Нуала! Думаешь, они будут пять раз на дню молиться диалектике? Ты где-нибудь видишь авангард рабочего класса? — Сония театрально огляделась по сторонам. — Ты вообще где-нибудь видишь рабочий класс?
— Ты и сама религиозна, — горько сказала Нуала.
— Я всегда была религиозна.
— Ты никогда не будешь настоящей мусульманкой.
— Думаю, я не совсем мусульманка, — ответила Сония. — Думаю, я некоторым образом иудейка. — Ей показалось, что у Нуалы перехватило дыхание. — Что-то не так? Ты не любишь иудаизм?
— По роду работы у меня не было особой возможности вращаться среди иудеев.
— Ну так тебе стоило бы завязать знакомство с кем-нибудь еще, кроме Стэнли. Не кажется?
Нуала ничего не ответила.
— Чем ты занимаешься, Нуала?
— Слишком много вопросов задаешь.
— Что ты привезла в минивэне?
— Объясню в другой раз.
— Лишь потому, что машина ооновская, — сказала Сония, — это не значит, что ее не будут досматривать. И любой, кто ее для тебя раздобыл, вляпается в дерьмо. Как я.
— Было бы время, — зло сказала Нуала, — я бы все объяснила. И я объясню.
— Нуала, тут повсюду стукачи.
— Верно. Поэтому я должна доверять тебе. Могу я быть уверена в тебе?
— Что было в машине?
— А ты как думаешь?
— Оружие.
— Да, оружие. Оружие для защиты беззащитных.
— Почему ты втянула нас в это? — спросила Сония. — Почему втянула Криса? И почему меня? Я против убийства, кто бы его ни совершал.
— Черт, да не ори ты так! — сказала Нуала. Потом уже мягче спросила Сонию: — Я что, поступаю неправильно? Это ты хочешь сказать? Мы должны защищать своих детей. Себя защищать от фанатиков, как мусульманских, так и еврейских.
— Ну не знаю.
— Так решай, к черту. Решай сейчас, и покончим с этим. Сония принялась расхаживать взад и вперед по песку, ломая пальцы. Она едва сознавала, что точно так же делала ее мать, обдумывая исключение Браудеров
[285]
, Венгерское восстание
[286]
и секретный доклад Хрущева
[287]
.
— Ты плохо сделала, что обманула меня. Неправильно было втягивать Криса.
— Он ненадежный тип.
— Возможно, — признала Сония, продолжая расхаживать. Затем остановилась и хлопнула тыльной стороной руки по ладони. — Доставлять оружие для Рашидова ополчения — не обязательно неправильно. Но может быть ошибкой.
— Мы — это все, что осталось от здешнего коммунистического движения, — заявила Нуала. — Если мы будем безоружны, если нас нейтрализуют, у рабочего класса не будет голоса. Имея оружие, мы можем обеспечить охрану и порядок в наших лагерях. Без оружия мы беспомощны, и в лагерях станут заправлять фанатики или взяточники. Это ж проклятый Ближний Восток, как всегда говорят твои израильские друзья.
— Я не участвую в вооруженной борьбе. Не говорю, что это неправильно. Возможно, что однажды и приму участие. Но не сейчас.
— Стараешься быть нейтральной, да?
— Пробую, — сказала Сония. — Какой-никакой мир отнюдь не невозможен. — Она стояла, глядя, как Нуала причесывает растрепанные волосы. Мятежница, подумала она и поймала себя на том, что, может быть, завидует Нуале. — Скажи, если сюда привозится оружие, то что увозится?
— Деньги, — ответила Нуала. — Или наркотики. Бедуины иногда доставляют их сюда через пустыню. Или катером.
— И в результате наркотики оказываются на улицах Яффы.
— Ой, да брось ты! Шин-Бет постоянно сговаривается с наркодилерами. Здесь и в Ливане. И Советского Союза у нас больше нет.
— Правильно, — сказала Сония. — А что же я и мой беленький ооновский грузовичок возим сегодня? Что, у меня будет пара килограммчиков ката под задницей, когда парни наставят на меня свои «узи»?
— Только деньги Стэнли. Я повезу их.
— Я больше не стану этим заниматься, Нуала.
— Ты никому ничего не скажешь?
— Думаешь, я доносчица? — Сония подошла и обняла Нуалу за плечи. Что ж, вот и конец этому. — Лучше поостеречься, детка.
— Ага, только маленький бунт и цареубийство, ничего серьезного, — натужно пошутила Нуала. — Меня к этому готовили с пеленок.
Они пошли обратно к лагерю.
— Знаешь, что в старину говорили рабы на Кубе? — спросила Сония бывшую подругу по дороге. — Que tienen hacer, que hacer no morir.
— Что это значит?
— Это значит: «Что нужно сделать, так это постараться не умереть».
— Мудрый совет, — сказала Нуала.
Когда Лукас вернулся с обхода с Рашидом, он, Сония и Нуала двинулись в обратный путь. По дороге они видели огонь на улицах Нузейрата и Аш-Шейх-Иджлина. На побережье сделали остановку у клуба ооновских миротворцев, чтобы выпить пива; Сонию и Нуалу здесь знали. Офицер-датчанин, которого они накануне видели в Газа-Сити, в одиночестве пил пиво, глядя на прибой: пьяный, загорелый и светловолосый. Его розовая чужеродность сияла как сама добродетель. Лукас хотел было поставить ему пива, но тот был слишком пьян, чтобы можно было с ним общаться.
Потом они отправились в рыбный ресторан пообедать с палестинским адвокатом по имени Маджуб. С ним были Эрнест Гросс из Израильской коалиции по правам человека и Линда Эриксен, которая по-прежнему работала волонтеркой ИРНА
[288]
.
— Господи! Вы-то как здесь оказались? — спросил Лукас Гросса.
