— По истечении времени появляется человек, чтобы произнести слова Торы и изменить нашу жизнь так, чтобы она отвечала первоначальному замыслу. Моисей. Иисус. Саббатай Цви. Другие. Теперь это Де Куфф.
— Де Куфф?! Да у него просто маниакально-депрессивный психоз. Разиэль манипулирует им.
— Нет, детка. Разиэль лишь нашел его. Такие, как Де Куфф, всегда великие страдальцы. Всегда презираемые. Всегда борющиеся.
— Ну и что теперь?
— Теперь? Теперь Преподобный должен бороться, как Иисус на кресте. Пророки говорят, что его борьба принимает форму войны, но это война без оружия. Когда она закончится, будет так, словно мы вернулись домой. Весь мир станет нашим домом. Мои родители знали это. Просто они не знали, как это делалось.
— Не говорю, что немыслимо верить в подобное, Сония. Я просто хочу быть с тобой.
— Но прежде я буду нужна им здесь, детка. Чтобы свидетельствовать.
В конце концов он добился ее согласия.
— Не будем торопиться с решением. Если понадоблюсь, я буду здесь.
— Ты по-прежнему считаешь меня ненормальной.
— Я не знаю, что считать нормальным, а что ненормальным. Вот что я тебе скажу. Я послушаюсь Преподобного, если ты поговоришь с Оберманом. Попробуешь взглянуть на все это с его колокольни.
— С Оберманом? — Его предложение вызвало у нее смех. — Оберман — никчемный бабник. Самый озабоченный кобель в городе. Что он может открыть мне такого?
— Ну, он юнгианец, — смиренно сказал Лукас. — И вообще, это город соблазна. Все к кому-нибудь да подкатываются.
— А вы между тем вместе пишете свою книгу?
— Это же ничему не помешает, нет?
— Не знаю.
— В любом случае книга может получиться не такой, как я ожидал. Возможно, в итоге в ней возобладает твоя точка зрения.
— Хочешь задобрить, обнадеживаешь?
— Я себя обнадеживаю. Стараюсь сам сохранить надежды.
И это именно так, подумал он. Это как череда комнат, из которых не находишь выхода. Нужно или смириться, или умереть, или полностью сойти с ума.
Едва они легли в постель, как кто-то повернул ключ в замке, и вошла смуглая молодая женщина, одетая как американка. Кто-то, кого еще не было видно, шел следом за ней.
— Какая прелесть, — сказала женщина. — Очень, очень мило.
Неожиданно обнаружив их в спальной комнате, она ничем не выдала своего замешательства. Только улыбнулась ослепительной неприветливой улыбкой.
— Ну и ну, — сказала она кому-то, находившемуся в соседней комнате. — Берлога самого великого муфтия. Траля-ля!
— Крошечный закуток берлоги, — поправил ее Лукас. — Не объясните ли мне, кто вы такие и что тут делаете?
Женщину сопровождал молодой человек в хлопчатобумажных штанах и кипе, на плече автоматическая винтовка.
— Мы потенциальные съемщики, — сказал он. — Осматриваем квартиру. — Он улыбнулся такой же улыбкой, что и женщина. — Нам эта площадь как раз годится, так что хотелось бы опередить конкурентов. Просто осмотреть квартиру, прежде чем вы вернете ее своим приятелям-арабам. Или христианоиудейским, иудеохристианским друзьям.
— В следующий раз, — сказал Лукас, — договаривайтесь о посещении.
— В следующий раз, — парировал молодой человек, — тебя здесь не будет, умник.
Они и впрямь были очень похожи друг на друга. Возможно, брат и сестра.
Женщина расхаживала по комнатам, черкая в блокноте, словно составляя опись.
— Замечательная квартирка, — снова сказала она, опять заглянув в спальню и неприятно улыбаясь. — Большое спасибо, что позволили осмотреть ее.
— Да, — сказал и молодой человек, выходя вместе с ней, — миллион раз спасибо, ребята. Развлекайтесь дальше.
Судя по звукам на лестнице, они приходили не одни. Это была разведка боем.
— Мы, — сказала Сония, — явно занимаем какую-то лакомую площадь.
— Такое чувство, что она стала нам не по карману.
— Полагаю, мы не хотим оказаться здесь, — сказала Сония, переворачиваясь на живот, — когда Вакуф и те люди начнут воевать за квартиру. Бедный Мардикян! Интересно знать, получит ли он за нее свою цену.
— Он уедет, наверно. — Лукас потянулся и выключил старомодную лампу со стеклярусным абажуром. — Во всяком случае, «довольно для каждого дня своей заботы»
[293]
.
Но все было не так просто. Почему-то, несмотря на неимоверную его страсть, он не смог доказать ее делом. Он жаждал этого больше всего, и вот теперь мужская сила оставила его. Конечно, тому была тысяча оправданий. Неопределенность их отношений, идиотское полночное вторжение. Мужчину можно простить. Но Сонию по какой-то причине это вывело из себя. Она расплакалась, принялась колотить его, а потом закрылась подушкой. Он выбрался из постели и принялся одеваться, собираясь уйти.
— Нет-нет, пожалуйста! — взмолилась она. — Пожалуйста, не уходи. Сама не знаю, что на меня нашло.
— Извини. Со мной так бывает иногда.
— Это оттого…
— Наверно. Та парочка. Да вся эта кутерьма.
— Нет-нет, — сказала она. — Это как все остальное. Преподобный правду сказал о нас. Это невозможно.
От ледяного спирта отчаяния у Лукаса захолонуло сердце. Его охватила паника и вместе с тем детское разочарование. Разочарование его детства было мучительно.
— Да чушь это полная, — сказал он. — Ничего это не значит.
— Нет, значит. Это помеха борьбе Преподобного.
— О господи!
Она промолчала. Наконец проговорила:
— Сейчас это невозможно. Может, вообще будет невозможно. Не знаю. Я не должна тебя видеть.
— А я хочу. Где и когда пожелаешь.
— Не знаю, — ответила она. — Просто не знаю.
Лукас взял бутылку сливянки, поставил на полу рядом с собой и пил, пока на заре не прозвучал призыв муэдзина к молитве.
33
Лукас вернулся домой через ранние утренние рынки и Яффские ворота. В середине утра он позвонил Сонии.
— Не думаю, что стоит встречаться, — ответила та. — Каждый раз будет повторяться то же самое.
Лукас прижал трубку к груди, не принимая отказа. Восемью этажами ниже по полупустынной улице промчался случайный автомобиль. Он едва не заплакал от стыда и боли. Она лишилась рассудка, она во власти безумцев, а он не тот мужчина, который способен спасти ее.
— Мне нужно знать, как ты живешь, — сказал он. — И где находишься.
— Имеешь в виду, для своей книги?
— Да, — с горечью сказал он. — Для моей книги.
