Иногда Мардж украдкой бросала взгляд на лица зрителей, но по большей части смотрела на их руки.
Последний на мгновенье задержался позади кассы, чтобы заглянуть сквозь стекло внутрь. Билет он переложил в левую руку, а шустрая правая была уже в кармане брюк. Мардж не испытывала тревоги. Она поняла, что он хотел посмотреть на ее зад. Но Мардж повесила на спинку стула свитер, так что ничего не увидишь. Она сделала это не специально, просто так ей было удобно.
— Входи, приятель, — сказал человеку Холи-о.
Холи-о стоял у металлических дверей и проверял билеты. Он взял у последнего билет, оторвал корешок, бросил в деревянный ящик и закрыл двери.
У Холи-о была дубинка, на которой он вырезал фигурки животных и богов своего родного Самоа, как он их себе представлял. Дубинка висела на ременной петле сбоку ящика. Закрыв двери за последним зрителем, Холи-о взял дубинку и вышел на тротуар перед кассовой будкой, держа дубинку на изготовку, как полицейский в оцеплении.
Мардж и Холи-о ждали появления ребят-инкассаторов.
Ребята прибыли через две минуты после того, как последний зритель вошел в зал. Поставили свой «тандерберд» напротив кассы, во втором ряду, и выскочили из машины. Это были опрятные, чисто выбритые молодые люди с оливкового цвета кожей. Оба были в куртках цвета хаки, а на одном еще и форменная непромокаемая фуражка с ремешком, застегнутым на затылке.
— Салют, Холи-о!
Они направились прямиком к кассе, где находилась Мардж.
— Салют, ребята! — откликнулся Холи-о.
Мардж открыла дверь своей будки; ребята стояли рядом, оглядывая улицу. Иногда бывало, что им не нравился кто-то из прохожих, вызывал у них тревогу. Если подозрительного вида человек был белый, ребята называли его стояком, если чернокожий — то ерзилой. Обитатели Третьей улицы и зрительская публика были у них бродягами или ворюгами. Мардж никогда не могла понять, кем именно.
— Салют, подружка! — Это был тот, что в фуражке и с сумкой.
Мардж вынула кассу и заперла аппарат.
— Привет, — ответила она.
Про себя она называла его Шапка. Как-то, вконец измученная, она так и ответила ему: «Привет, Шапка!» Она была в таком состоянии в тот вечер, что обсчитала себя, вместо того чтобы обсчитать «бродяг». Или «ворюг».
Тогда Шапка только взглянул на нее. «О, — сказал он, — тебе нравится моя фуражка?»
Она вошла за Холи-о и ребятами в темный кинотеатр, и все направились в кабинет Холи-о, чтобы отпереть Ровену и забрать выручку от лотка со сластями. Холи-о держал Ровену с ее выручкой в своем кабинете, пока не приедут ребята-инкассаторы. Раньше, еще с год назад, он на время последнего сеанса запирал конфетную кассу в дамском туалете, но потом в «Одеон» повадились ходить и женщины — такие уж настали времена, — и туалет приходилось открывать.
Ровена, поставив на пол у ног свой ящик с выручкой, куталась в зеленое пончо, словно ей было холодно. В кабинете Холи-о было вовсе не холодно, зато сильно пахло марихуаной, которую курила Ровена.
— Салют, подружка! — поздоровался Шапка с Ровеной.
Ровена, покусывая нижнюю губу, невидяще смотрела сквозь квадратные очки.
— Салют, — ответила она, очнувшись. — Салют, Шапка!
Ровена была настоящая бестолочь, и, конечно, Мардж рассказала ей о том своем конфузе. И сейчас покачала головой: дуреха Ровена.
Они высыпали дневную выручку на стол Холи-о, и второй инкассатор принялся подсчитывать ее.
— Что за дела? — спросил Шапка Холи-о. — Всем так нравится моя фуражка?
Холи-о неодобрительно покачал головой. Шапка собрал деньги в свою сумку.
— Это просто фуражка, — сказал он. — Моя фуражка.
— Точно, — весело сказала Ровена.
Шапка посмотрел на Холи-о, моргнул и перевел взгляд на нее. Улыбающаяся Ровена отвернулась от озадаченного Шапки, взглянула на сурового Холи-о и вновь на Шапку.
— Точно? — переспросил Шапка. — Что — точно? Что ты имеешь в виду?
— Да ничего такого, — ответила Ровена. — Просто что это точно твоя фуражка. — Ее улыбка стала еще шире, но уже не такой веселой. — И больше ничего.
— Точно, — пропел фальцетом Шапка, вынося сумку из кабинета.
Напарник последовал за ним. «Точно!» — подмигнул он Ровене.
— Счастливо, ребята, — попрощался с ними Холи-о.
— Счастливо, Холи-о.
Холи-о был недоволен.
— Ты что, — накинулся он на Ровену, — дура? Совсем ничего не соображаешь? — Он замахал руками, разгоняя запах марихуаны. — Посмотри, что ты делаешь.
— Это просто дым, — оправдывалась Ровена.
— Смотри, можешь вылететь с работы, — предупредил ее Холи-о.
Последние минуты фильма Мардж и Ровена простояли за последним рядом кресел. На экране длинноволосые молодые люди дымили травкой и занимались оральным сексом между затяжками. Публика на последнем сеансе вела себя спокойно, не шумела, слышно было только хриплое, прерывистое дыхание да шорох одежды. Когда зажегся свет, Мардж с Ровеной отступили к двери кабинета Холи-о; «бродяги» толпились в среднем проходе, и близкое присутствие молодых женщин иногда их нервировало. Холи-о наблюдал за выходящими зрителями — дубинка торчала из его нагрудного кармана, как сигара.
Когда зал опустел, Холи-о проверил дамский туалет, не укрылся ли там кто-нибудь, и Мардж с Ровеной заперлись в нем. Ровена пошла в кабинку и закурила самокрутку.
— Большинство из них — китайцы, — сказала она Мардж. — Ты заметила?
При упоминании национальности из тьмы руин, оставшихся от прогрессивных убеждений Мардж, прозвучал смутный сигнал опасности.
— Конечно, — ответила она. — Китайцев секс интересует так же, как всех.
Ровена задумчиво протянула самокрутку Мардж.
— Думаю, китайцы смотрят на это иначе. Думаю, для них важна красота тела, эстетика.
— А я думаю, они дрочат.
— Они могут заниматься и тем и тем, — не отступала Ровена. — Я имею в виду — почему красоте обязательно быть платонической? Это чисто западный завис. Иудеохристианская традиция, которой у них нет. Понимаешь?
Мардж копалась в своей черной, из кожзаменителя сумке, которую оставляла в запертом кабинете Холи-о с Ровеной.
— Ты права, — не стала она спорить. — Иудеохристианская.
— Точно, — сказала Ровена. — В которой секс — это что-то унизительное.
— Помню, у меня в сумке была пачка сигарет, — сказала Мардж. — Абсолютно уверена, что была.
— О черт! — всполошилась Ровена и вернула Мардж ее сигареты.
— В следующий раз проси разрешения, — сказала Мардж. — Пожалуйста.
Она достала из сумки расческу и причесалась перед зеркалом. Хотя ей было всего тридцать, кое-где в ее темных волосах уже проглядывали седые нити. Это красиво, подумала она.
