Обычно он прятал наркотик в одном из разбитых самолетов и забирал его на железнодорожной ветке, где их погружали на платформы, чтобы отправить на ремонтные заводы. Но он слышал, что теперь составы тщательно досматривали, а самолеты проверяли даже с собаками. Новый его план казался дерзким, но надежным.
На контрольном пункте по пути на автостоянку досматривали тщательно и деловито, хлеще, чем всегда. Благополучно пройдя проверку, он с трудом завел машину и поехал в центр города во флотское отделение ХСМЛ
[37]
.
Там он снял комнату и завалился на койку отдохнуть. Когда стемнело, он смог разглядеть глазок в двери, через который, как поговаривали, военная полиция следила за находящимся в увольнении личным составом, чтобы тот не пердолил друг друга в зад.
Нескончаемое, казалось, ожидание заставляло его нервничать. Предстояли долгие часы, не заполненные ничем, кроме тревоги, прежде чем можно будет идти за товаром; самодисциплина позволяла, а то и требовала легкого развлечения.
Выйдя на улицу, он увидел, что Окленд озарен светом фонарей, а небо над ними похоже на темно-синий мрамор. Даже в районе припортовых притонов и ночлежек стоял сильный запах эвкалиптов. Но ему было не до сантиментов.
В двух кварталах от ХСМЛ, на углу, располагался бар «Золотые ворота». Над боковой дверью вывеска: «ВИНО ПИВО ЗАКУСКИ — Клуб Моряков». В окне — прикрепленная к жалюзи картонка с объявлением: «Семь Полуобнаженных Танцовщиц».
Одно время в «Золотых воротах» подавали отличные итальянские блюда, к тому же стоившие гроши, а в глубине располагались бильярдные столы. Теперь бильярд исчез, а с ним и кухня; на их месте стояла огромная клетка с розовыми шестами, внутри которой под музыкальный автомат извивались девицы разного цвета кожи и сложения. С тех пор как установили клетку, публика и нравы в клубе сильно изменились. Сюда захаживали крутые психи, сбежавшие из лечебницы «Эгню», и нарывались на пригородную публику, норовившую нарваться на пролетарских, с мозолистыми кулаками, пидоров. Полно было агентов из всех, какие есть, агентств, негров со всей окраины, которые не развлекались, а обделывали свои делишки. Хозяином теперь был финн Алекс, раньше работавший тут барменом, а помогали ему три официантки с акульим взглядом.
Хикс вошел, думая потрепаться с Алексом, чтобы скоротать время, но теперь это было не то место, где можно потрепаться с приятелем. Оставалось только поддать как следует, чем он и занялся: двойной бурбон, потом бутылочка «Лакки-лагера», далее по циклу. Танцовщицы у шестов были возмутительно несексуальны, к тому же одна из них, похоже, была японка, что несколько шокировало Хикса. У него даже заныл вставной зуб с правой стороны.
Уже порядочно захмелевший, он пошел в туалет, вынул зуб, подержал его под струей холодной воды и протер чистым носовым платком. Это должно было помочь. Он вставил зуб обратно, помочился и торжественной походкой направился к бару. Чернокожие за одним из столиков смотрели на него, как студенты-медики на страдающего позорной болезнью обитателя богадельни.
Взгромоздившись на табурет у стойки, он заговорил с Алексом.
— Я чувствую себя ходячей парой зубов, — сказал он ему.
— Это значит, что ты пьян, — философски заметил Алекс. Для Алекса чуть ли не все означало, что человек пьян. — Как дошли?
— Хорошо, — сказал Хикс. — Хорошее было плавание.
— Как там, баб хватало?
Хикс оперся локтями о стойку и рыгнул.
— Хватало.
— Когда отправишься обратно?
— Как только смогу выползти отсюда. Хочу подкопить деньжат и взять отпуск. Съездить в Мексику.
— Мексика — это хорошо. Полно баб.
Хикс посмотрел на девиц в клетке.
— Ну и дерьмовым же стало это место, — сказал он Алексу. — Почему я должен глазеть на этих торчушек? Господи, уж лучше б ты сам вихлял задницей вместо них!
— У меня нет бикини, — ответил Алекс.
Хикс потянулся к нему через стойку и толкнул на витрину с бутылками.
— Зато у тебя титьки больше.
Алекс налил ему еще.
— Так когда, говоришь, едешь в Мексику?
— Я не сказал, что еду.
— Нет, сказал. Только что сказал.
— Мечтаю поехать, это да. Мечтаю.
— Давно видел Кули?
Кули подторговывал наркотиками, а заодно работал на плавучем кране и уволился, когда заболел шизофренией. Хикс отхлебнул пива и щелкнул ногтем по вставному зубу.
— Кули?
— Ты знаешь Кули, — сказал Алекс. — Часто здесь выпивал с ним.
— А, да, — вспомнил Хикс и вопросительно посмотрел на Алекса. — Еще бы! Знаю.
— Я слышал, он уехал в Мексику.
— Да ну?
— Говорят, он поехал туда с кучей денег, чтобы для кого-то кое-что купить, и все просадил.
— На футбольном тотализаторе?
— Нет, просадил все деньги на баб. Те, кто дал ему свои деньги, просто озверели.
Хикс хотел было сказать, что тоже озверел бы, будь это его деньги. Прежде он никогда не слышал, чтобы Алекс заговаривал о наркотиках.
Когда доиграла музыка в автомате, девицы вышли из клетки и укутались в нечто с блестками. Одна из них, индианка из Восточной Индии, со смуглой, цвета мокко, кожей и лицом брамина, подошла к столику в глубине и подсела к типу, смахивавшему на слегка потрепанного чиновника.
— Парень — псих, — сказал Алекс, глядя на них. — Он ее связывает и колошматит. Ей нравится. Оба они психи.
Хикс встал.
— Меня все это дерьмо не интересует, — сказал он. — Не интересует.
Он пошел между столиками, за которыми сидели негры, к телефонной будке.
Господи, ну и много же их здесь, подумал он.
Он с самым скромным видом маневрировал между столиками, стараясь никого не задеть и чтобы его никто не задел, но негры, казалось, видели только убийство в его душе. Недоверчивый народ.
Зайдя в будку, он прижал дверь ногой и пролистал телефонную книгу. Он не помнил, когда решил позвонить ей. Это произошло само собой.
Второго мужа Эцуко звали Элихио Роблес, доктор стоматологии. Решив уйти от Хикса, Эцуко записалась на курсы зубных техников, оплачивая их из своих многолетних, по грошику, сбережений. К тому времени она уже прилично владела английским. Доктор Роблес, филиппинец по происхождению, был первым, кто взял ее в помощницы.
Мыча себе под нос песенку, он набрал номер доктора Роблеса. Трубку сняла она.
— Конибана Эцуко? Сицураю миссис Роблес-сан.
— Это ты! — воскликнула она.
Ему казалось, что он ясно видит ее лицо: она спокойно спрашивает себя, что бы значил этот звонок.
