Гостиница, в которой жила мать, называлась «Монтальво». Когда Конверс спросил о матери, чернокожий портье с масонской булавкой в галстуке показал в угол холла, где стоял телевизор.
— Эта дама, — сказал портье чопорно, как британский колониальный чиновник, — очень скоро станет для всех нас проблемой.
В холле витал слабый запах свалки. Большая часть кресел была вынесена, те же, что остались, были придвинуты к телевизору в углу, где потихоньку гнили, расползались под старческими задами.
Пол в холле был весь в пятнах грязи; сделав несколько шагов к телевизору, Конверс увидел мать и остановился, разглядывая ее. Она была поглощена передачей по ящику — чем-то вроде селебрити-гейм-шоу. Рот открыт в широкой улыбке, обнажившей вставные зубы, очки сползли чуть ли не на кончик носа. Стоя в холле «Монтальво», Конверс мысленно перенесся на тридцать лет назад — он рядом с ней в темном зале кинотеатра, смотрит на нее, устремившую глаза на экран. Ее глаза улыбаются поверх очков горьким шуткам Дэна Дьюриа или любезным речам Захарии Скотта, не замечая сидящего рядом ребенка, который, задрав голову, смотрит на нее — с любовью, насколько помнилось Конверсу. Странное ощущение, словно то был не он, думал Конверс, наблюдая за матерью, сидящей у телевизора в холле «Монтальво».
Довольное выражение вдруг сползло с ее лица. В кресле цвета яркой губной помады рядом с ней сидел какой-то старик. Тщательно одетый, аккуратный, этакий постаревший мальчишка, у которого, как у Дугласа Долтена, всего-то имущества — пара костюмов да платяная щетка. Мать Конверса смотрела на него с ненавистью и ужасом. Ее губы кривились, произнося что-то злобно-безголосое; кулачки яростно сжимались. Старик не обращал на нее абсолютно никакого внимания.
Конверс обошел кресла и встал перед ней, пытаясь выдавить из себя улыбку. Прошло несколько мгновений, прежде чем она подняла голову, взглянула на него и улыбнулась — так же безрадостно, как он.
— Это ты? — спросила она. И вопрос не был риторическим.
— Ну да, — сказал Конверс. — Конечно я.
Он наклонился поцеловать ее в щеку. Плоть, которой коснулись его губы, была опухшей и синюшного цвета, оттого что она постоянно пощипывала щеки. От нее пахло смертью.
— Это не ты, — сказала она со странной убежденностью.
В первый момент он подумал, что это просто своего рода инфантильная жеманность, но вскоре понял, что она, наверно, бредит наяву.
— Это я, — повторил он. — Я, Джон.
Она посмотрела на него долгим взглядом. Старики и старухи в соседних креслах повернули к ним свои рептильи головы.
— Вставай, — сказал Конверс, с трудом продолжая улыбаться. — Мы идем на ланч.
— О! — произнесла мать. — Ланч?
Он помог ей подняться, и они медленно прошли к выходу, провожаемые пристальным взглядом портье.
— Ты ведь во Вьетнаме, — сказала мать, когда они были на улице.
— Больше нет. Я вернулся.
Видя, как неуверенно она идет, он заставил ее взять себя под руку и перевел на другую сторону Тюрк-стрит. Он думал отвести ее, как обычно, к «Джо», где они возьмут по большому мартини и хорошему куску мяса, но теперь понимал, что идея была неудачная.
— Как там оно?
Она раздраженно забрюзжала в ответ. Она всегда умело разыгрывала из себя несчастную — настолько искренней и глубокой была горечь, звучащая в ее голосе.
— …там оно! — Она погрозила дрожащим кулачком, как недавно в холле — старику.
Метрдотель у «Джо» был очень любезен с ними, пока не разглядел поближе мать Конверса. Он усадил их за маленький столик в глубине зала рядом с двумя загорелыми супружескими парами с техасским выговором.
Конверс быстро выпил первый мартини и поспешил заказать еще. Иначе, подумал он, мне не выдержать. Мать жадно припала к своему бокалу, и, хотя воздействие спиртного ничуть не сделало ее краше, настроение у нее, похоже, поднялось.
— Как тебе мое лицо? — спросила она, на три четверти выпив свой мартини.
Как ни старался Конверс быть тактичным, долго смотреть на ее лицо он не мог.
— Ты выглядишь замечательно.
— Я вернула ему форму, — прошептала она счастливо. — Я делала специальные упражнения.
Она пощипала складки обвисшей кожи на лице. В один момент настроение у нее упало.
— Они все сделали неправильно. Кое-как. — Она вдруг стиснула зубы и в бешенстве посмотрела на него. — Они сделали из меня черную!
Конверс нервно оглядел ресторан.
— Со мной говорили по телефону. Сказали, что я должна выйти замуж за Ходжеса!
— Ходжеса!
— Ох, — нетерпеливо закричала она, — да нашего портье!
Она принялась изображать Ходжеса, пища что-то невнятное слабым фальцетом, вращая глазами, как Отелло.
Конверс налег на мартини. Веснушчатая блондинка за столиком техасцев постучала своего спутника по мясистому локтю и кивнула в их сторону.
— Джонни, — говорила между тем мать, — они охотятся за твоими деньгами. Не отдавай их им!
Конверс непонимающе посмотрел на нее:
— Кто охотится?
Мать раздраженно затрясла головой:
— Да люди в гостинице! — Она понизила голос и схватила его за руку. — Они черные, но делают вид, что белые! Кроме Ходжеса, потому что он не может. Вот почему они хотят женить его на мне. Тогда они заполучат твои деньги.
Она так беспокоилась о деньгах, которые он получил за пьесу десять лет назад. Деньги всю жизнь составляли ее главный интерес, и с момента, как поставили его пьесу, он превратился в ее глазах в наивного транжиру с бездонным карманом.
— Не позволяй им заграбастать твои деньги!
— Ну конечно же не позволю, — сказал Конверс.
— Прошлой ночью они пришли ко мне и растянули мои колготки!
Конверс встретился взглядом с техасской блондинкой. Она ела шоколадно-ванильное мороженое; в тот момент, когда их глаза встретились, она как раз вынула изо рта ложечку с остатками тающего мороженого, чтобы зачерпнуть еще.
— Они пришли и украли их, а потом ходили в них по коридору. Теперь они растянулись и потеряли форму, потому что в них ходила какая-то жирная тетка. Жирная! — Она сморщила нос, выражая омерзение. — Здоровенная жирная тетка! — Мать проглотила остатки мартини и стиснула кулачок.
Техасцы молча ждали, когда им принесут счет. Конверс подал знак, и официант, подкатив сервировочный столик, принялся резать ростбиф. Мать Конверса внимательно следила, как он раскладывает порции по тарелкам, после чего потребовала хрен и положила себе целую горку.
— Много заработал во Вьетнаме? — спросила она, проглотив несколько кусков.
Конверс растерянно заморгал:
— Нет, не много.
