Пруст. «У Свана»
Анекдот – это смешной рассказ для забавы и развлечения. Вот и эта короткая история вполне может рассмешить. Про двух встретившихся людей, в одном времени и пространстве. Не знаю, как вы, а я полагаю, что такие встречи происходят редко. Ладно, отложим в сторону время и пространство, главное сейчас другое, то есть – встреча. А точнее, сумма совпадений и готовность к встрече. Когда бы не эта готовность, не было бы и встречи.
Идем дальше. Стало быть, это было короткое приключение, момент впечатления… Какая-нибудь Глюк'OZA при этом, наверно, бы спела: «Ой, ой, ой, ой, это между нами любовь», – но это вовсе и не любовь. Не то слово. На хуй Глюкозу – здесь можно употребить такое грандиозное слово, как «истина». Стало быть, это был миг истины. Но если вам уже и «истина» не по вкусу, то для наглядности я приведу цитату, кажется, из Евангелия, которую точно не помню, и потому вот вам вольный ее вариант: «Доколе свет с вами, веруйте в свет, да будете сынами света». Ну, а если вместо слова «свет» вставить слово «лед», то все станет куда понятнее. Так что, пока лед среди вас, веруйте в него и будьте сынами льда. Это был даже не лед, а луч, сверкнувший на кристалле льда, который всего на миг мелькнул перед нами и исчез. И мы поверили в него. И встретились. В такой момент (я подразумеваю встречу) нужна вера (а вера – это субстанция; а субстанция – это конкретный предмет, коим питается жизнь), потому что длительность луча один лишь миг, один проблеск, т. е. целая жизнь. И само собой, в первоначальном образе он никогда не повторится. Мы потом можем думать о нем, повелеть даже: мгновенье, ты прекрасно, продлись, постой! Больше того, какой-нибудь досужий философ может потом установить его происхождение, механизм и структуру. Но все равно оно никогда уже не будет таким, как прежде. А было ли оно вообще? Короче, мы пиздим о том исключительном случае встречи, когда ты веришь в то, чего не существует, и видишь то, чего не существует. Это и есть вера. В смысле, хронотоп, время и место – путь, а не порыв к не вызывающей доверия цели. Двое могут стоять лицом к лицу и говорить – быть может, даже понимать друг друга (зная, сколь сложный и абстрактный акт взаимопонимание, все же употреблю здесь это слово. Сложный, потому что понимание означает перенос слышанного в свое, личное переживание). По многим вопросам они могут соглашаться, быть даже предельно честными по отношению друг к другу, но при этом никогда друг друга не понимать. Мало того, даже в объятиях могут быть отдалены друг от друга на световые годы. И в большинстве случаев это так и есть. Оттого и думаю, что встречи большая редкость. Увидеть, скажем, желтый «М» над куполом «Макдоналдса» (у которого есть и длина, и объем, в смысле – материальные свойства) могут все, хотя бы и одновременно. Но тот проблеск, которого не существует, лишь один или, в крайнем случае, два человека могут видеть в редких, исключительных моментах. Я объясняю это так (другой, быть может, сумеет дать лучшее толкование): этот миг существует не больше, чем для двух людей (курсив мой. – 3. Б.), да и то в конкретном хронотопе, а не всегда и не для всех. По-иному встреч не случается. Выше не случайно проронено слово «истина». Эти встречи можно назвать и так, то есть мигом истины. Истина не только E = mc2. Она многообразна и соответствует числу людей на земле, и это не ново. Давно старо и то, что истина не сингулярная, раз и навсегда данная определенность, не какой-нибудь окаменевший орнамент, не желтая «М», увенчивающая «Макдоналдс». Чтобы уловить проблеск истины, нужны готовность, сумма совпадений и определенный опыт. Иначе говоря, истина может блеснуть перед нашим взором, когда мы еще не будем готовы, хотя мы можем ее заметить и даже потом вспоминать ее. И воспоминание это будет примерно тем же процессом, что и реставрация повреждения. Мне могут возразить, сказав, что человеку невозможно быть в состоянии вечной готовности, в частности, к мигу встречи. Видимо, не без того, но все же я полагаю, что в нас заложен некий механизм типа обоняния, свойство или дар (должен быть заложен), и он, независимо от нас, не замедлит включиться, стоит ему ощутить приближенье мига. Включается, и будоражит, и воспламеняет. Нередко вспышка проходит впустую, оттого что перед нашим взором (или в нас) проскальзывает не сама она, а ее копия. При этом может произойти и наоборот – миг истины промелькнет, но мы не взволнуемся в достаточной степени. Волнение же, как известно, совершенно необходимо, дабы увидеть существующее в крохотный отрезок хронотопа, то, что, можно сказать, вообще не существует, но все же остается истиной.
Стоит ли тянуть: мы с Зазой увидели лед одновременно. Увидели, поверили в него и, говоря проще, встретились. Встретились и взволновались. Но это был миг встречи, и только он. Потом мы как бы исполняли приказ неослабно трудиться: долго, насколько могли, расширяли этот миг, в смысле – вспоминали о нем, обсуждали его, понимали друг друга, переносили слышанное в личный опыт, но это уже была реставрация мига. Воспоминанием этим (скорее, по воле, чем поневоле, поскольку это было нашим желанием, – мы осознавали его природу, мы понимали, что мы такое и каково наше реальное положение) мы выполняли определенную работу, и не для того, чтоб что-то сохранить, а, напротив, чтобы разбить вдребезги, расколотить. Мы всеми органами чувствовали, как опасно пребывать во льду. Во льду, а не в любви. Врачи без границ согласятся со мной, что литература, как и философия, для всего припасла выразительные высказывания. Для любви их целая пропасть. Понимаю, банально, но приведу три примера: Катон (старший) – «Душа влюбленного живет в чужом теле»; Пруст – «Когда мы влюблены в женщину, мы только проецируем в нее наше собственное душевное состояние»; Платонов – «Любить женщину легко – это значит любить себя». Извините, что говорю от чужого имени, но все-таки подобного согласованного действия никогда не видела: мы вроде как синхронно танцевали, а наша жизнь зависела от этого танца. We are the robots. Знали, что делаем, раскалывали лед, потому что боялись его, и знали, что, после того как мы разобьем кристалл, нас ждет все то же однообразие аквариума, но все же делали это. Зачем? Видимо, от страха зайти далеко, потому что мы не можем быть счастливыми, это не наше естественное состояние, мы не можем радоваться и привычные горести предпочитаем непривычному веселью. Словом, мы разбили весь лед вокруг себя, собственными стараниями и усилиями отогнали от себя истину, и она распалась на составные стихии – и растворилась в воде, как порошок, как Кафка. Instant Kafka. Мы ведь прирожденные уроды, ебанутые бляди.
Впрочем, ебала я всех и вся, ебала всех шлюх с самой собою во главе, ебала лед и ресницы, которые съел Заза, и лохматого Барикелло, и Белоснежку и семь гномов, и увядшего в кресле Жгенти, и батумского парня, и 1001 способ достижения оргазма, и красное «М» над метро «Руставели», и post industrial boys, и потного Моррисси, и Католикоса – Патриарха всея Грузии, и чудодейственное масло, и врачей без границ, и то ли поэта, то ли геометра, и галерею дам без оргазма, и толстого фраера, и танцующего Месхи в девичьих кроссовках, и Красный Крест, и улыбавшуюся Барби, и целку «Ауди-А6», и мерцание теней, и хоровод бомжей, и бамболейо, и бамболейа, и озадаченного Вуди Аллена, и личного Иисуса, и кофе без кофеина, и триаду, и собаку – с глубокими, прекрасными, огромными глазами, и скелет Кафки, и 100 %, и мертвый «Берлин», и набитого мусором повседневности Зазу, и краснощекого Баха, и Чик Кореа, и прекрасных лузеров, и разъяренного Брюса Ли, и 12 пластмассовых апостолов, и men's world, и куккурруккукууу, и Кончаловского с розой в руках, и собаку Баскервилей, и пидарасов, включая меня, и прошмандовок, и ебанашек, и 3000 мясных колец, и три орешка для Золушки, и безумного Макса, и Куклу, и «Бесаме мучо», и Сорокина, и лед, и фишбургер, но не с котлетой, а с живой рыбой, помахивающей хвостом, и куккурруккукууу…
