Мы, надеясь на лучшее, отправились в Швабингскую больницу, в отделение лучевой терапии. Регистрация, чистые коридоры, указатели на стенах, стальные двери. Полуподвальный этаж, без окон, а вот и приемная. Женщины, мужчины листают глянцевые журналы. Некоторые переговариваются. Элегантная пациентка; мужчина, одетый как горец… Все выглядело неплохо. Сестра, с нарочитой предупредительностью, выкликнула номер, и одна дама в костюме пастельных тонов заковыляла к находящейся в глубине двери.
Мы заняли места среди ожидающих.
— Человек никогда не бывает один, — неизвестно для чего ляпнул я.
— Не сказать, чтобы обстановка так уж мне нравилась… — Фолькер смахнул с брючины волос.
Мы стали сравнивать здешнюю атмосферу с той, что описана у Томаса Манна в «Волшебной горе». Мир книги, на первый взгляд, казался куда более интересным. Там всякий раз, когда харкающая кровью русская пациентка покидала комнату, звенела стеклянная дверь; с террасы клиники в Давосе открывался вид на горный массив; у Томаса Манна страдающие от лихорадки больные не переставали пить портерное пиво и заедать его устрицами.
— Номер двадцать четыре, пожалуйста.
Сжимаю руку Фолькера:
— Я тебя подожду.
— А как же иначе? — отвечает…
Отсутствовал он недолго. Убедившись в профессионализме здешних врачей, Фолькер потом рассказал мне об «избирательном облучении», о «гигантском, оснащенном компьютером аппарате» с крошечным отверстием, откуда выходят лучи и которое направляют на выверенную с точностью до миллиметра поверхность.
— Она такая маленькая? И все так просто? — недоверчиво спросил я.
— Да, но повторить эту процедуру придется двадцать пять раз.
По внешнему виду Фолькера ничего заметно не было. Облучения, продолжавшиеся до двадцать третьего декабря, побочного недомогания не вызвали. Но люди, которым уже приходилось сталкиваться с чем-то подобным, когда я с ними советовался, озабоченно хмурили лоб: «Это в любом случае не безвредно».
На празднование Миллениума я поехал в Париж, потому что Фолькер теперь все время хотел спать: «Отдохни и ты! Навести Сержа, передай ему от меня привет». Сильнейшая зимняя буря с корнем вырвала многие деревья в версальском парке… Фасады Лувра, равнодушные к этому, упорно ждали прихода нового тысячелетия… Мимо нас с Сержем проходили нетвердо держащиеся на ногах голландцы во фраках. Эйфелеву башню окутывал дым ее собственных фейерверков. Колокола, как ни странно, безмолвствовали. Серж и Пабло, мексиканский студент, хотели непременно попасть на дискотеку в «Кетцаль». Человеческие массы перемещались по мостовым, усеянным осколками разбитых бутылок. Все кафе на Иль-де-ля-Сите работали до утра. В два часа ночи я слушал «тихую мессу» в Нотр-Дам. Там я наконец заплакал.
Фолькер встречал меня в аэропорту:
— Bonne nouvelle annйe! — Он протянул мне тщательно завернутую в подарочную бумагу шоколадную плитку от Leysieffer. Кажется, с привкусом ванили «Бурбон».
— Я-то думал, здесь принято поздравлять друг друга по-немецки.
3 января: Доктор Воннегут очень доволен результатами облучения, а я — нет.
4 января: Герард Мерц
[277]
в «Шпигеле» от 27.12: «В XXI веке люди поймут, что анархия индивидуальных высказываний порождала только тучу пыли — произведения, ничего не значащие». Так ли? Знаменитые художники часто задирают нос. Но люди все равно к ним прислушиваются.
5 января: С бергамской выставкой что-то сдвинулось с места. Она должна быть новой по замыслу и сделанной с размахом. Откуда взять деньги? Активизирую все мои итальянские связи!
6 января: Снова работал над корректурой романов. «Усталость сердца» — сильная вещь, но наша публика боится жестких высказываний. Хотя, быть может, именно в них содержится правда… Доктор Финнграт: превосходный проктолог. А к бороде его можно привыкнуть… В Баварской академии искусств: одно старичье, как в доме для престарелых. Умные люди там — исключение… У меня боли… Нида-Рюмелина,
[278]
референта по культурным вопросам, надо бы уговорить сказать вступительное слово на выставке «Фантазийное искусство». Он приятный человек, хотя не в меру болтливый. Надеюсь, на сей раз окажется на высоте своей миссии. Может ли чиновник оживить культуру? Подобные попытки всегда кончались ничем. Но и обойтись без чиновников нельзя. Мы ведь, так сказать, храним европейское наследие, несем на себе его бремя.
7 января: Х.П. принес мне несколько пакетов сока «Здоровье». Его нужно непрерывно подстегивать, чтобы он наконец опубликовал свои «Попытки развеяться».
[279]
Од: уж эта нижнесаксонская медлительность!.. Был у проктолога, потом — в «Бухендорфском издательстве».
[280]
Договаривались о книге про короля Людвига.
[281]
У того, кстати, тоже с самочувствием было неважно… Задолженность по квартплате… Новалис: «Сдаетсямне, ваша душа иногда устает и омрачается… Душа Генриха была зеркалом, в которое глядится сказка вечера»…
[282]
Послал запоздалое новогоднее поздравление герцогу Францу Баварскому.
[283]
Когда я еще был галеристом, я однажды застал его в водолазном костюме: он чистил свой аквариум. Он и сейчас остается одним из тончайших знатоков изобразительного искусства — правда, практически недоступным. … Пареный лук… По телевизору: Харальд Шмидт,
[284]
как ни странно, стал чуть не лучшим. Модный нынче нигилизм он ухватил за хвост в последний момент. Сегодня без нигилизма не обойтись. Но, тем не менее, можно по-прежнему стремиться к прекрасному. Я не знаю. Должен еще об этом подумать… Выпил четверть бокала вина.
