Пролог
Я сижу в кафе на набережной Жоржа Помпиду, напротив замка Консьержери, пью кофе и смотрю в окно. За окном полиция избивает анархистов…
…Совершенно легальная демонстрация против войны в Персидском заливе. Мы собрались на площади Бастилии, пахнет жареными сосисками - то ли арабы, то ли турки на переносных плитах готовят восточный фаст-фут, борцы за мир подкрепляются…
На площади - настоящий карнавал левого радикализма и антиимпериализма. Курды из рабочей партии, турецкие маоисты, палестинцы, автономы, анархо-синдикалисты, разные троцкистские организации. Людское море. Красные, красно-черные знамена над площадью Бастилии. Поодаль топчутся французские коммунисты под национальными флагами, они растянули баннер с надписью «Французская коммунистическая партия». Если превратить антивоенное шествие в штурм президентского дворца – у Франсуа Миттерана нет шансов. Зато есть все шансы, что будет провозглашена новая Парижская коммуна.
Я в приподнятом настроении. Такое количество молодых людей под красными и анархистскими флагами я еще никогда не видел. В Советском союзе нас, левых радикалов, жалкая кучка. Мы – маргиналы. А здесь, в благополучном Париже, на демонстрацию вышли тысячи людей. Как бы я хотел, чтобы это видели наши совковые либералы. Претенциозное дурачье, кухонные трепачи, они все уши прожужжали, что классовая борьба – выдумка Карла Маркса, мол, на Западе все довольны, сыты и богаты. Цивилизованный мир - рай на земле! Бараны.
Я познакомился с цивилизованным миром. Французские товарищи меня сводили на автомобильный завод «Пежо» - в цехах стоят… советские станки 1957 года! Я побывал в Руане на «Рено». Огромный завод! Средняя рабочая заработная плата – 7 тысяч франков. Попробуй - проживи, учитывая французские цены на продукты питания, на жилье. Специально для меня устроили экскурсию в общежитие для африканских рабочих, оно располагалось где-то на окраине Парижа. Нас встретил пряный, едкий запах - африканцы готовили ужин. Меня познакомили с одним здоровым мужиком в традиционном африканском одеянии, похожим на радикального раста. Он приехал то ли из Конго, то ли из Сенегала. Вначале он меня почему-то принял за американца и отказался со мной разговаривать. Но после того, как ему объяснили, что я из Советского Союза, африканец широко улыбнулся и сказал: «О, я знаю русское слово: хо-ро-шо». Я не помню, как звали этого молодого мужика, но помню, что он рассказал мне. Во Франции он зарабатывает 4 тысячи франков, из них 3 тысячи отправляет домой, где на эти деньги живет его огромное семейство – 20 человек. Какая-то западная монополия построила недалеко от его родного селения обувной завод, традиционный уклад жизни местного населения от этого сильно пострадал: захирели угодья, загнулось животноводство. А на обувном заводе работы на всех не хватает. Вот и поехал мой собеседник во Францию, на заработки. Говорит, очень скучает по Африке, по семье. Здесь, во Франции, люди отчуждены друг от друга, то ли дело в Африке – все решается сообща, весело. Но одним весельем сыт не будешь.
Среди демонстрантов я вижу немало африканцев, некоторые из них в желто-зелено-красных беретах, но большинство одеты как обычные западные молодые люди – в джинсовках, в кожаных куртках.
- Привьет! – слышу я, обращаются явно ко мне, вокруг одни французы.
Оборачиваюсь – Лоранс. Она немного похудела за полгода, но лицо все еще пухленькое. Многим нравятся такие девушки, но на мой вкус - толстовата.
Я познакомился с Лоранс летом 1989 года, продавая «Черное знамя» у Казанского собора. Она подошла ко мне и заявила: «Я хочу познакомиться с вами, я революционерка из Франции, из организации «Lutte Ouvriere». Когда я понял, что она троцкистка, я свел ее со своим приятелем Георгием - он действовал в рядах нашего Анархо-коммунистического революционного союза, но называл себя троцкистом. В армии Гоша потерял три пальца, их отдавило плитой во время ликвидации последствий землетрясения в Армении. У Гоши и Лоранс случился роман, Гоша утверждал, что лишил Лоранс девственности. Я не просил посвящать меня в подробности романа, но, думаю, это романтично – потерять девственность в России в годы перестройки, да еще с помощью русского революционера.
На следующее лето Лоранс приехала опять, но Гоша ее почему-то избегал, я не спрашивал почему, мне было неинтересно. Я с Лоранс общался, познакомил ее со своей женой Медеей, и мы дружили. Лоранс – интеллигентная, добрая девушка. Она много раз приезжала в Россию, мы встречались, я приглашал ее в гости, летом 1991-го она обрадовала моего маленького сына прекрасным подарком – игрушечной железной дорогой. Сын давно вырос, но этот подарок от Лоранс мы храним.
Я очень обрадовался тому, что встретил Лоранс на демонстрации. Я немного устал общаться с людьми в два раза старше себя. Тем временем колонна двинулась. Впереди – профсоюзы, за ними – коммунисты, потом – разные троцкистские организации, маоисты из стран Третьего мира, и в конце колонны – анархи под черно-красными знаменами.
Мы идем с троцкистами из Lutte Ouvriere («Рабочая борьба»). Впереди – Арлетт Лагийе, их лицо. Она работает служащей в банке Creditе Lione.
Она приятная, эта Арлетт. Часто улыбается. Не без шарма. Кем бы она была без Lutte Ouvriere? Обычной женщиной рабочего происхождения, которая стала беловоротничком. Студенческий бунт 1968 года прошел мимо Лагийе, она не училась в университете. Сочувствовала коммунистам, но потом разочаровалась в них и примкнула к троцкистам. Те быстро смекнули, что из Арлетт надо слепить лидера. Как бы сказали сейчас – они сделали грамотный пиар-ход. Арлетт часто выступает на митингах, на больших собраниях с зажигательными революционными речами. Только речи эти пишет не она, а другие люди, действительные руководители Lutte Ouvriere, которые предпочитают оставаться в тени. Lutte Ouvriere – очень конспиративная организация. У каждого активиста – прозвище, с домашнего телефона по делам организации никто не звонит – только с таксофона.
В Париже я живу у человека, настоящего имени которого не знаю. На самом деле знаю, но не показываю этого. Пьер однажды опростоволосился. Он улетал из Питера. Я его провожал. На чемодане Пьера болталась бирка с его настоящей фамилией. Я сделал вид, что ничего не заметил. Пьер? Пусть будет Пьером. Какая мне разница.
И только Арлетт представляется своими именем и фамилией. Она же – лицо Lutte Ouvriere. Вместе с Арлетт и группой товарищей из Lutte Ouvriere, куда, естественно входил мой куратор Пьер, я ездил на предвыборный митинг на запад Франции, в Бретань, в портовый городок Сен-Лазар, что на берегу Атлантического океана. Ехали мы на скоростном поезде.
- Что будешь пить, Саша? – спросил меня один из спутников Арлетт (для активистов Lutte Ouvriere я был Сашей, так меня представил Пьер).
Я попросил сок.
- А почему не водку? – сострил француз.
