- Мне подарил это ремень товарищ Жвания.
- А…
Мы ушли в ночь. Экспедиция выдалась непростой. Мы влезли на завод под забором, с еврейского кладбища. ЛПО «Звезда» охранялась гораздо лучше, чем трамвайно-троллейбусный завод и даже «Адмиралтейский», по территории завода ездили сторожа на электромобилях, как в какой-нибудь антиутопии. Я не очень удачно скатился в цех в железной стружке и порвал купленные в Грузии штаны-хамелеоны. В остальном - все удачно, до утра мы раскидали в цехах все листовки, перепугали одного рабочего, который зачем-то пришел на завод ночью, наверное, чтобы подхалтурить.
Возвращались пешком через Купчино. Янек пошел домой, он жил на Софийской, а мы с Леликом минут сорок просидели на остановке у кинотеатра «Слава» в ожидании первого автобуса.
Мы еле добрели до моего дома, и завалились спать после насыщенной ночи. Меня разбудил телефонный звонок, звонила моя жена Медея, она приехала с дачи и ночевала у родителей.
- Ты слышал, что произошло в Москве?
- Нет, а что произошло?
- Введено чрезвычайное положение, все политические партии и организации объявлены вне закона…
Я поблагодарил Медею за информацию, попрощался с ней и разбудил Лелика.
- Вставай, в стране военный переворот.
Мы включили телевизор – «Лебединое озеро». По радио зачитали обращение ГКЧП.
Мне позвонил Янек. Через час у меня на квартире, недалеко от станции метро «Звездная», собралась вся наша организация. Я проспал часа три, но чувствовал себя бодро, точнее, я был заведен.
- Я только что с Невского проспекта – все как обычно. Люди ведут себя так, будто ничего не произошло, - сообщил Леша Бер.
Решили поехать город: посмотреть, что происходит у государственных учреждений, вводятся ли войска. Если будет формироваться сопротивление, в него не вступать, а выступить самостоятельно: и против путчистов, и против Ельцина. Если выяснится, что населению все равно, ГКЧП, Ельцин или Горбачев, мы выпустим листовки с призывом к сопротивлению, как путчистам, так и власти бюрократии в целом, спрячем архив организации, а потом на время разбежимся, кто куда, чтобы избежать ареста. У меня в кармане лежал билет на самолет до Парижа.
У Ленсовета (Мариинского дворца) кучковались интеллигенты, что-то вещал Рауш. Звучало словосочетание «коммунистический путч».
- Ну что, господа революционеры, - обратился ко мне Рауш с вызовом, - поможете соорудить баррикады?
- Нет, пусть их Собчак сооружает, - ответил я.
Мы вновь собрались у меня дома, и стали сочинять текст листовки. За день мы наслушались либеральной болтовни про коммунистический путч, продолжение традиций Октября, поэтому текст получился слишком эмоциональным:
«Товарищи! Случилось худшее, что могло случиться: военно-фашистский переворот, который подготовила наиболее реакционная клика имперской бюрократии.
В связи с этим считаем необходимым заявить:
- Кровавая хунта ничего не имеет общего с марксизмом, она наиболее зверским способом защищает интересы правящей бюрократии;
- Только слепые кретины могут не видеть разницы между революцией, которую совершает народ, и путчем, творимым за его спиной;
- За свару внутри бюрократии снова будут расплачиваться трудящиеся, на шею которых пытаются надеть ярмо военно-полицейской диктатуры;
- Мы призываем к всеобщей забастовке, направленной, как против путча, так и против власти всей бюрократии;
- События еще раз подтвердили: только пролетарская революция, которая свергнет правящих паразитов, избавит общество от опасности повторения подобных путчей.
Нет фашистским стервятникам!
Вся власть рабочим советам!»
Клич «Смерть фашистским стервятникам!» настойчиво предлагал включить в текст Леша Бер, почему – не знаю. Он настаивал! Мы включили, и он, это лозунг, придал листовке немного истерическое звучание. Печатали всю ночь, ротатор плевался краской, черные брызги разлетались по квартире, оседая на ковре и обоях.
Утром 20 августа мы уже были на Исаакиевской площади, у Ленсовета, где бегал Рауш, он провел ночь на «баррикадах». Баррикады сооружали из телефонных будок, хотя Собчака мог позвонить в какой-нибудь автопарк и приказать перегородить ключевые магистрали тяжелыми грузовиками. Но Собчак не отдал такого распоряжения, значит, не особенно хотел, может быть, выжидал, чем все обернется. От Мариинского дворца с огромной колонной двинулись к Дворцовой площади, у Зимнего дворца собрались сотни тысяч человек, никогда доселе и никогда после я не видел такого массового митинга. Подходили заводские колонны, с Кировского завода, с Металлического. Впечатляющее зрелище! Мы бегали в толпе, раздавали листовки. Были те, кто их рвал, но были и те, кто одобрял. Но на листовке мы не указали своего почтового ящика, так как думали, что придется уйти в подполье, поэтому на этот раз писем «придуркам из ячеек» никто не написал.
Вечером я заехал к семье, у сынишки был день рождения – ему исполнилось два годика. С Медеей и сынишкой Илинькой я погулял по улице Кораблестроителей, еле шевелил ногами - две ночи без сна…
Медея с ребенком остались у родителей, а я вернулся домой. Включил радио «Рокс» и лег спать. Не успел заснуть, как передали, что в Ленинград движутся танки, якобы они уже в Тосно, Ленсовет призвал «всех здоровых мужчин» встать на его защиту. Я подумал: «Вот и все. Если танки, значит, все серьезно. Подавят!» И с обреченным чувством ночью отправился на Исаакиевскую площадь, к Ленсовету. Меня подбросил таксист, денег не взял, он даже обиделся, когда я его спросил:
- Сколько с меня?
- Да ты чего, братуха? Нисколько! Ты же не на трахач собрался.
На Исаакиевской собралось около тысячи три человек, а, может, и больше. Толпа аплодировала тем, кто перегораживал улицы своими легковушками. Дымила полевая кухня, разносили «Невское время», бегал Рауш – глаза горят, борода всклочена, уши торчком. Я встретил своего преподавателя по Новой истории Борисенко, он читал лекции о Франции конца XIX века, интересно рассказывал о Парижской коммуне, посоветовал мне прочесть о коммуне книгу Петра Лаврова. Я скитался по площади и не знал, чем себя занять. Строить баррикады? Смешно. Что значит телефонная будка против танка? Я смотрел на людей и думал, что они будут делать, если действительно подойдут танки и начнет действовать спецназ? В это момент передали, что в Москве, защищая Белый дом с Ельциным, погибли три человека. Толпа смолкла, на лицах одних читалась решимость, на лицах других – растерянность, подавленность.
С балкона Мариинского дворца время от времени выступал Александр Беляев, он был тогда председателем Ленсовета, а Собчака уже избрали мэром. Ему кричали снизу: «Снимите красный флаг! И поднимете трехцветное знамя демократии!». Беляев отвечал: «Я понимаю ваши чувства, и я на вашей стороне, но для того, чтобы трехцветное знамя стало государственным, нужно соответствующее решение Верховного совета».
