В начале 90-х я снимал жилье недалеко от станции метро «Проспект Большевиков», в 9-этажке на улице Подвойского. Мне запомнился один эпизод. У меня был выходной, а у жены, Медеи, - рабочий день, она, как и я, работала учителем истории. По дороге в школу ей нужно было отдать нашего сына, Илю, в детский садик. Они вышли из квартиры, а выглянул в окно – посмотреть с 7 этажа, как они идти будут. Зима, вьюга, Медея спешит, ветер ей навстречу, на голове по-грузински повязан платок, она в демисезонном плаще, а Иля, в валеночках, в синем пальтишке, держа ее за руку, еле поспевает за ней, бежит по снегу. Я не выдержал, и, глядя, как они идут, заплакал. Я поклялся тогда: «Я отомщу, обязательно отомщу тем, по чьей вине моя жена и сынишка идут навстречу этому проклятому ветру».
У нас не было своей квартиры, потому что демократические власти заморозили очередь на жилье. Мы внесли деньги в долевое строительство, в компанию «Невский простор», а она, компания эта, намеренно обанкротилась – и плакали наши денежки. У нас не было автомобиля, и мой сынишка каждый день ездил в детский садик на метро: от «Проспекта большевиков» до «Приморской». А в это время бывшие комсомольские вожаки, вроде Миши Ходорковского, на залоговых аукционах за гроши скупали месторождения нефти, те месторождения, которые разведывали коллеги моей мамы, она всю жизнь проработала в геологии, во Всесоюзном геологическом институте. Справедливо это, а?
Может быть, я лузер, неудачник, и меня гложет зависть? Может быть, прав был один модный фотограф, когда в 90-е после разговора со мной вынес вердикт: «Жвания – он по жизни бедный»? Сейчас у меня есть квартира, скромная, конечно, но купил я ее на свои деньги, если бы у меня были водительские права, я бы давно приобрел автомобиль, не «Мерседес», естественно, но и не «Жигули». То есть вот он я – типичный представитель путинского среднего класса, успешный журналист провинциального масштаба. Но как только я вспоминаю, как моя жена и сын шли тогда сквозь вьюгу, во мне вновь закипает ненависть. Я еще не выполнил свое обещание - не отомстил.
Правозащитники, диссида, Елена Боннер, Сергей Ковалев, а также их приспешники, те, что читали, обязательно – за ночь, «Доктора Живаго», отпечатанного на машинке, - вся эта шайка вызывала у меня отвращение. Либерализм имеет право на существование, я не спорю. Но от русского либерализма почему-то всегда исходит фекальный запах предательства. Меня раздражали плоские размышления либералов о родстве коммунизма и фашизма. Я допытывался у них: «А как быть с преступлениями против человечности, совершенными западными демократиями?». В ответ получал лишь снисходительные улыбки, ты, мол, братец умом не вышел. Недаром русские либералы воспринимаются как западная агентура, как «пятая колона».
Один вид правозащитников вызывал во мне эстетический протест: плешивые, морщинистые, с плохим зрением, словом – несвежие. Зато с огромной претензией на то, что они – «совесть нации».
Я рассказал о своем отношении к ельцинской демократии и правозащитникам, чтобы еще раз прояснить, почему для меня было неприемлемым настойчивое пожелание Тони Клиффа, Криса Хармана и Алекса Каллиникоса привлекать в организацию либералов. Лепить ядро организации из говна?
В общем, нас с Андреем исключили из тенденции «Интернациональный социализм». Дейв переехал из Петербурга в Москву, чтобы выполнять установки Клиффа. Мы стали независимыми, могли делать, что хотели, без оглядки на Интернационал или кураторов – и в это была вся прелесть ситуации. Вернулись времена АКРС. Мы стали думать, что делать дальше, как возрождать организацию.
Я собирался позвонить Янеку, но он опередил меня, позвонил раньше и попросил о встрече, чтобы обсудить личный вопрос. Я его пригласил к себе домой, точнее – в квартиру моей мамы, в район станции метро «Звездная», где зелено, как загородом. «Что-то действительно стряслось, если Янек позвонил после того, как мы полгода не общались», - решил я.
Янек приехал буквально через сорок минут.
- Что случилось?
- Пока я был в экспедиции, - Янек от волнения всегда заикался, - мне изменила жена.
- Ты уверен?
- Она сама мне об этом сообщила, как только я вернулся.
«Честная девушка», - подумал я.
- По молодости бывает…
- Но не через полгода после свадьбы и не сразу с двоими парнями! – Янек взорвался.
- Успокойся, это уже произошло….
- В том-то и дело… Как подумаю… Как представлю… Шлюха! Ей, видите ли, захотелось узнать, что такое коллективный секс!
Мне было жаль Янека, я даже боялся представить себя на его месте. Как ему должно быть больно!
- Так брось ее.
- Не могу.
- Почему?
- Люблю ее, а она умоляет простить, ноги мне целует.
«Зачем тогда все рассказала?» - мне оставалось только недоумевать.
- Слушай, Янек, я собирался тебе позвонить, ты опередил меня буквально на пять минут. Я хочу предложить тебе вернуться в организацию - ты нужен революции. Ты же понимаешь, что мы исключили тебя на время, чтобы ты понял, прочувствовал, что значит остаться без нас. Без нас ты - обыватель, просто хороший парень Янек Травинский. Кроме того, активистская работа поможет тебе отвлечься от переживаний по поводу измены жены.
Янека не пришлось долго уговаривать, он тут же согласился. Я рассказал, как мы с Андреем съездили в Лондон, передал суть разногласий с руководителями Интернационала.
- Я всегда чувствовал, что от клиффистов исходит какой-то социал-демократический душок! – заявил Ян. Конечно, он был полностью на нашей с Андреем стороне. Ориентироваться на либералов? Увольте! Это не для нас.
- Янек, пришла пора реализовать то, о чем мы с тобой давно мечтали – создать организацию эсеровского типа, только от старого названия отказываться ни в коем случае нельзя, это политически важно – сохранить старое название, останемся группой коммунистов-революционеров «Рабочая борьба».
Янек с воодушевлением меня поддержал. Он бредил эсерами. Он ходил в Музей политической истории и переписывал в блокнот их прокламации. Потом он дал мне этот блокнот, так он у меня и остался. Янека нет, он в могиле, а блокнот его, исписанный детским почерком, лежит в ящике моего письменного стола.
Янек взялся переводить программное произведение французской группы «Сражающихся коммунистов» с доказательством, что в СССР в 20-е годы утвердился государственный капитализм, мы очень хотели обосновать этот тезис, не прибегая к аргументам Клиффа. Но, как я уже писал, мы остались без брошюры – ее съела собака жены Яна.
Кстати о жене. Один раз я увидел. После распространения газеты в университете Янек пригласил меня зайти в квартиру его жены в доме на Васильевском острове, у Тучкова моста, где он жил, выпить чаю. В кухне стояла миска с остатками каши - питание волкодава, летали мухи, сразу чувствовалось, что в этой квартире живут пьяницы. Жена (не помню ее имя) была здоровой бесформенной девицей, с одутловатым лицом, с блеклыми русыми волосами. Под ногами крутилась и лаяла маленькая собачонка, она-то и съела брошюру, волкодав лаял, запертый в ванне. Как Янек мог так нелепо встрять?
