- Но в Петербурге только наша группа успевает проводить открытые собрания для студентов, выпускать газету и заводской бюллетень, устраивать акции. А что делает питерское НБП? Распространение «Лимонки» - и то не смогли наладить! – возразил я.
- Поэтому, Дмитрий, я вам и предлагаю возглавить петербургское отделение НБП! Чтобы партия работала, ею должен руководить волевой, энергичный, опытный и авторитетный человек. Роль личности велика, Дмитрий. Нельзя ею пренебрегать! Петербурге я не вижу никого, кроме вас, кто бы мог возглавить местное отделение НБП. Не вижу! Вы доказали свои лидерские способности во время предвыборной кампании Дугина, во время акций. Да чего говорить: если бы вы не участвовали в кампании Дугина, она бы закончилась еще на первом этапе. Я даю вам инструмент, который вы сможете использовать так, как считаете нужным, главное – чтобы во благо партии! Как вы не понимаете!
Я, конечно, понимал, что партия – это инструмент и был вовсе не прочь использовать его, но также я знал, что для питерского отделения НБП я – чужак. Я поделился с Лимоновым своими сомнениями.
- Да и разгоните их! Оставьте в партии только тех, кто работает на партию. Алкоголиков, болтунов, тусовщиков гоните в шею! Я дам вам самые широкие полномочия!
Я обещал подумать - на том мы и расстались.
В конце лета «Рабочей борьбой» фактически руководил Заур. Я после потери сознания на концерте Лебедева-Фронтова лежал в больнице на обследовании, врачи проверяли, не эпилептик ли я. Энцефалограмма и томография показали – нет, не эпилептик, просто переутомился. Все же к тому времени, я провел на белом свете 29 лет! И девять из них были отданы борьбе за освобождение рабочего класса.
Заур навещал меня в больнице, чтобы согласовывать тексты для газеты и заводского бюллетеня. Вся техническая и организационная сторона дела легла на его юные плечи. Он справился.
Вообще «Рабочая борьба» превратилась в коллектив единомышленников. Молодые ребята (Паша, Заур, Неля, Женя) почувствовали: «Рабочая борьба» - их организация. Каждый из них привносил в общее дело что-то свое, уникальное. Меня это воодушевляло. «Рабочая борьба», а вовсе не НБП была в Петербурге «свежим ветром», «будущим нашей свободы». Мы прочно занимали то пространство, на которое претендовали тогдашние питерские нацболы - беззубые, ленивые и некреативные. «Зачем вступать в НБП, если мы сами, своими силами вышли из мрачной годины?» - мыслил я.
В начале сентября мне позвонил Лимонов.
- Дмитрий, мне нужно с вами поговорить, но не по телефону, а лично. Вы могли бы срочно приехать в Москву? Если у вас нет денег, мы оплатим билет, - в Лимонове мне нравилось то, что не тратил время на пустые вопросы, а сразу говорил, что ему нужно.
- Хорошо, я приеду. Деньги у меня есть.
Следующим утром я уже сидел на кухне в квартире мужа Ярослава Могутина. Лимонов принес из комнаты радиолу и нашел в FM-эфире какую-то станцию и заговорил в полголоса:
- Меня наверняка прослушивают, жучки поставили, а эта информация, которую я вам, Дмитрий, сейчас доверю, не должна никуда уйти. Договорились?
Я кивнул.
- Мне стало известно, источники – надежные, что казаки Южного Урала или Северного Казахстана, как вам будет угодно, готовят вооруженное восстание. Режим Назарбаева и казахские националисты довели их до отчаяния. Они больше не желают терпеть произвол. Мы хотим – пока план обсуждается только руководителями нашей партии – совершить мирный пропагандистский марш на север Казахстана, это будет акцией солидарности с казаками. Вы согласились бы участвовать в таком походе?
Конечно, я бы согласился. Осенью 1994 года я ехал из Саратова, где участвовал в философской конференции, в одном вагоне с русской молодой женщиной с севера Казахстана. Она рассказала мне, что творили казахские националисты, как они унижали русских рабочих, инженеров: выгоняли их из квартир, отнимали имущество, избивали русских мужчин, приставали к русским женщинам прямо среди белого дня. Местная милиция, уже зачищенная от славян, ничего не делала, чтобы защитить русских, украинцев, белорусов. Этой женщине предложили работать сельской учительницей где-то средней полосе России, и и она с радостью согласилась. По нашим российским меркам ей должны были платить совсем смешные деньги, но она была счастлива.
- В Казахстане остались мама, отец, сынишка. Я им буду деньги высылать, сама уж как-нибудь проживу.
- А что муж?
- Муж уехал в Россию, когда начались все эти безобразия, да и пропал.
Лимонова я не стал знакомить с этой сентиментальной историей, а просто сказал, что мне нравится его затея.
- Вот и отлично! Сейчас идет подготовка восстания. Как только все будет готово, казаки дадут знать, и мы двинемся в поход.
Я живо представил, как мы входим в казахские города, усталые и загорелые, на нас - черные рубашки, покрытые степной пылью…
- Ваша задача, Дмитрий, проверить в Петербурге народ, активистов НБП и вашей группы, чтобы понять, на кого мы можем рассчитывать в этом деле. Вы, кстати, не решили, наконец, возглавить отделение НБП в Петербурге?
Лимонов затронул вопрос, который я совсем не хотел обсуждать.
- Послушайте, если вам так дорога ваша группа, входите в НБП как автономная единица. Чем дальше вы тянете со своим решением, тем меньше шансов создать в Петербурге боеспособное отделение, поймите.
- Я все понимаю.
- Я надеюсь на вас, Дмитрий. Вечером зайдете?
Я зашел вечером с бутылкой Метаксы. Мы опять сидели на кухне, пили хороший греческий коньяк, Лимонов рассказывал разные истории из своей жизни. Позже к нашей компании присоединилась девушка Лимонова, она до этого спала в комнате. Это была та самая обритая наголо «инопланетянка», которая работала в каком-то глянцевом журнале, кажется, в «Птюче», и изменила Лимонову с дизайнером этого журнала, когда вождь НБП совершал поход в Среднюю Азию. Не помню ее имени. Да и какая разница?
По возращению в Петербург я начал выбирать людей похода в Казахстан. Андрей мне, правда, заявил, что он собирается в армию, и поэтому в Казахстан не пойдет.
- Мы год только и твердим: солдаты – авангард будущей революции. А из нас в армии служил только ты один. Поэтому я не буду косить армию, иначе нечестно получается, - заявил он мне.
- Может, дождешься весеннего призыва?
- Нет, мне и так уже 20 лет, ребята моего возраста - уже дембеля.
В конце октября вновь приехал Пьер. У меня не было времени на него, и он общался с ребятами без меня. Я никогда не препятствовал его встречам с товарищами, исходя из того, что им в любом случае полезно пообщаться с убежденным коммунистом. Я, правда, замечал, что в разговоре со мной Пьер часто нелестно отзывался о Янеке, Андрее, Зауре. Меня это удивляло, я не понимал, зачем он настраивает меня против людей, с которыми я работаю? Попахивало банальным интриганством.
