В питерском отделении НБП появились и «новые люди». Я заметил худенького низкорослого паренька по прозвищу Школьник - Андрея Дмитриева. Его хорошо знали Заур, Женя и Паша, одно время они вместе учились в классической гимназии, но Дмитриев ушел оттуда из-за «засилья либералов». В гимназии он прослыл антисемитом. Сейчас Дмитриев - «комиссар» питерского отделения НБП.
Среди «нацболов нового поколения» я обнаружил и братьев Гребневых. Если младший брат, Серега Гребнев, был настроен ко мне дружелюбно, то старший, Андрей, смотрел на меня исподлобья, вначале он все больше молчал и чему-то улыбался.
Однажды Андрей Гребнев заговорил. Случилось это на собрании в штабе. Я даже не понял, о чем он. Андрей нес бред, типичный бред сумасшедшего, из его рта блевотиной выпадали фразы, никак не связанные между собой. Он напоминал психически больного человека, разговаривающего сам с собой.
Остальные сидели и ухмылялись. Я закончился собрание. Потом мне объяснили знающие люди, что Гребнев находился под действием таблеток - «барбетуры».
Я начал с того, что организовал распространение «Лимонки». Издал приказ по отделению и вывесил его на двери штабной комнаты, где проходили собрания: «каждый член партии обязан заниматься продажей газеты, те, кто не будет этим заниматься, поставит себя вне рядов партии». Затем я договорился с профессиональными распространителями. Раз в неделю я обходил точки продаж и собирал с распространителей деньги. Деньги шли в кассу отделения, которая хранилась в штабном сейфе, ключи от которого постоянно держал при себе «чайный магнат» Саша, сейф находился в его кабинете, куда, помимо собственно Саши, имели право входить только я, Лебедев-Фронтов и Володя Григорьев. Остальным партийцам вход туда был строго запрещен.
Гребневы организовали точки распространения на севере города, на Гражданке, Маша Забродина торговала «Лимонкой» сама, чтобы часть вырученных денег взять себе, я против этого не возражал, понимая, что НБП – это не мой АКРС, люди здесь другие. Часть же «старых партийцев» откровенно саботировала мой приказ, делая вид, что он их не касается.
В «Рабочей борьбе», помимо меня, было всего шесть человек, после того, как Андрей ушел в армию – пять. Маленькая группа с нулевыми перспективами, как убеждал меня Лимонов? Может быть. Но это была великолепная пятерка! Активные, образованные, умные. Пальцы, сомкнутые в кулак! А в НБП я получил инструмент, слепленный из дерьма.
Но отступать было поздно. Я не мог заявить, что ошибся, и выйти из партии через две недели после вступления. Мне ничего не оставалось делать, как строить отделение заново. Я обзвонил активистов «Рабочей борьбы» и попросил их о встрече, они не стали отказываться.
- Я всегда был честен с вами и буду честным сейчас: мне нужна ваша помощь, - обратился я к бывшим «однопартийцам». – Давайте вместе попытаемся направить НБП в русло революции, а не реакции. Подумайте сами. «Лимонка» распространяется по всей стране, Лимонов будет только рад, если мы будем писать для этой газеты. Если не будем писать мы, это сделают другие – нацисты и прочая сволота. Передовой край войны с нацистами находится внутри НБП, так уж вышло. Либо мы их выдавим, либо они нас. Но хуже будет, если мы не ввяжемся в бой. Поэтому я прошу вас поддержать меня и вступить в НБП.
Ребята задумались. Файзуллин опять ответил отказом, остальные согласились с моими доводами. Тут же «старые нацболы» подняли вой: Жвания подменяет национал-большевизм троцкизмом!
В январе я организовал несанкционированный пикет у японского консульства, которое находится на набережной Мойки, рядом с домом, где жил Анатолий Собчак. Это была акция солидарности с перуанским движением имени Тупак Амару, бойцы которого во главе с командиром Нестором Серпой Картолини захватили в Лиме в заложники пришедших на прием в японском посольстве. Партизаны требовали освободить товарищей из тюрем. Мы развернули флаги НБП и плакаты с лозунгами: «Фухимори – memento mori!», «Движение им. Тупак Амару – перуанские национал-большевики!». Милиционеры не ожидали нашего визита, и мы сумели провести акцию без потерь – из нас никого не задержали. Несколько газет написали о нашем пикете, для «Смены» написал я сам. Статья была подкреплена фотографией, на которой рядом с нацболами был запечатлен Янек, в шубе из искусственного меха, в шапке – тоже из искусственного меха.
- Я хочу знать, почему на фотографии есть этот человек, а моего брата нет? Моего брата отрезали, чтобы поместился твой друг! – с вызовом заявил мне Андрей Гребнев на собрании.
У консульства мы стояли компактной группой. С одной стороны крайним был Сергей Гребнев, а с другой – Янек. Но я даже не следил за версткой материала, мне было все равно. Но Андрей Гребнев решил, что изображение его брата отрезали специально, чтобы поместилось изображение бывшего активиста «Рабочей борьбы»: ладно, что троцкиста, так еще и еврея!
Затем был митинг у Финляндского вокзала против повышения цен, тоже несанкционированный. Пришло все отделение НБП, включая ребят из «Рабочей борьбы».
- Товарищ Жвания, ты прости, но больше в этом дерьме я участвовать не буду! – заявил мне Янек после митинга.
- И я тоже, - поддержал его Паша Черноморский.
- А что случилось?
- Пока ты в стороне обрабатывал заинтересовавшегося паренька, Гребнев заявил толпе, что «цены повышают жиды» и вообще «жиды Россию грабят». Он знал, что я стою рядом… Еще немного и я бы дал ему в рыло, - Янек был очень взволнован.
Янек и Паша вернули мне экземпляры «Лимонки», которые не успели распространить. Я не стал их останавливать. Наоборот, я понял тогда, как эти парни, будучи оба евреями, должны были любить и ценить меня, если по моей просьбе вступили в НБП, зная, кто состоит в местном отделении этой организации. Янек не мог публично высмеять заявления Гребнева, он заикался, а когда волновался, вообще терял дар речи.
- Подумай, кто тебе дороже: мы или Гребневы! – сказал он мне на прощание.
Конечно, Янек и Паша мне были дороги, очень дороги. Но я остался в НБП. Я не мог сдаться, убежать. Я знал, что после того, как «Рабочая борьба» влилась в НБП, «старые партийцы» бурчали: «Жвания – мало того, что сам не русский, так еще привел в партию жидов!» Однажды я услышал это, подходя к помещению, где проходили нацбольские собрания.
- Кто кого куда привел? – спросил я, войдя в помещение. Все промолчали. Лишь ехидные улыбки на лицах.
Что мне осталось делать? Злиться на Лимонова? Глупо. Лимонов прекрасно знал, кого он сгребал в свою партию. Злиться на Гребневых, Дмитриева, Иннокентия и других? Тоже глупо. Они были теми, кого сгребли. Я понимал, что вступление в НБП – моя главная политическая ошибка. Чего скрывать – по иронии судьбы я оказался во главе нацистов! Но что было делать? Бежать? Я решил биться до конца.
В партии со мной оставался лишь верный Заур. Остальные вышли. Я им предложил возродить организацию с прежним названием «Рабочая борьба».
- Я буду помогать вам, и как только появится повод, уйду из НБП. Надеюсь, вы меня простите, и примите обратно.
