— И нам надо уладить вопрос об оплате, — говорит Синди.
О такой девушке ты фантазируешь в пятнадцать лет. Сколько раз я дрочил на вариации Синди. Очень ухоженная, лет под тридцать. Прямые светлые волосы до плеч, солярный загар, но не слишком сильный, не как у девушек, к которым заходили в позапрошлый вечер. На Синди короткое красное атласное платье, черные чулки, туфли на высоком каблуке. И грудь прикупила.
Я даю Синди две крупные купюры, она исчезает за одной из дверей. И снова нам остается только гадать, куда она ушла, есть ли кто-то по другую сторону двери. На полу толстый ковер, и, когда она прикрывает дверь, шагов не слышно. Вскоре Синди снова выходит.
Улыбается: и кто же из вас…
— Вот он, Фредерик, — говорю я и хлопаю Ивана по плечу, он бледнее обычного.
По дороге сюда Иван спросил, обязательно ли ему называться своим именем. Я разрешил ему взять другое. Сказал, что шлюхи поступают так же. Что у по-настоящему дорогих шлюх бывает по три-четыре имени. Мне все это рассказал один парень в спортцентре, возивший эскорт-девиц. Он остался без работы, когда его возлюбленная выяснила, что в качестве оплаты он частенько позволял пассажиркам себе подрочить. Слишком часто после работы трусы были испачканы спермой. Он сказал, девиц звали Лулу для постоянных клиентов. Предпринимателей. Одиноких мужчин в дорогих домах. Наташами — в больнице. И Лилиан, если надо было прикинуться шлангом: Лилиан раньше не работала; или: Лилиан работает всего две недели; Лилиан только-только начала давать в жопу.
Синди предлагает мне подождать в прихожей, берет Ивана за руку и закрывает за ними дверь.
Сажусь на диван, позолоченное дерево и красный велюр. Рядом со мной — столик на львиных ногах, тоже позолоченный. Черная вазочка с маленькими шоколадками. Разворачиваю одну. Шоколад во рту превращается в муку, на вкус как картон, старый-престарый. Глотаю. Из комнаты не доносится никаких звуков. Не знаю, сколько времени уже прошло. В квартире, должно быть, прекрасная звукоизоляция.
Лишь заметив небольшую пепельницу черного фарфора, я наконец позволяю себе закурить. Смешно: тут в комнатах, наверное, находятся люди, которым суют в задний проход всякие металлические приспособления, которые пьют мочу литрами, а я еще сомневаюсь, можно ли курить. Не знаю, сколько я так просидел, часов нет ни у меня, ни на стене. Через полторы сигареты Иван выхолит. Он уже не бледный, а красный. Синди стоит в дверях:
— В другой раз, хорошо? В другой раз получится… Голос раздраженный. Выпроваживает нас. Закрывает дверь еще до того, как мы доходим до лестницы.
— Что случилось?
— Мне не хотелось…
— Черт возьми, да я две тонны заплатил, так что мне хотелось бы знать подробности.
Он отмалчивается, пока мы не доходим до Озер и он не присасывается к своему какао. Мимо нас пробегают спортсмены. Утки томятся в воде. Иван сует руки в карманы и говорит, почти не разжимая губ:
— Она такая очень… ну… стой тут, делай это. Брюки положи туда. Член вымой там.
— Так. И что?
— Я просто не смог…
Он опускает глаза, знает, что его ждет взбучка. Смотри на меня, когда я с тобой разговариваю. Я готов его ударить.
— Ты ничего не получил. Черт подери, это была проститутка, и мы заплатили. Не надо было ее ни очаровывать, ни…
— Она просто была очень…
— Какой?
— Холодной. Очень такой… ну… брюки положи там. Вымой свой…
— А чего ты ждал? Горячий какао? Она шлюха, Иван. Платишь за секс, получаешь секс. Так?
— Я просто думал…
— И хороший секс! Охеренный, фантастический секс за такие деньги! Черт!
Иван сидит, уставившись на свои новые старые ботинки. От ходьбы по гравию у Озер они запылились, он протирает их рукой. Говорит очень тихо, глядя на ботинки:
— Мне правда так жаль. Правда.
— Да.
— Может, если ты сейчас туда пойдешь…
— Это тебе не подарочная карта на оргазм, твою мать!
Я затаптываю сигарету, встаю. Иван поднимает глаза;
— Ты можешь пива купить, и мы могли бы…
— Я пока что ничего не могу, Иван. Я очень расстроен, понятно? Я писец как…
Встаю и ухожу. Хватит с меня. Хватит с меня его гребаного идиотизма. Все, хватит. Пойду выпью пива. Пойду домой, к Софии. Трахну ее сзади, буду представлять себе Синди. Выпью много пива.
Я уже прошел кусок Нёреброгаде, когда увидел, что он так и топает за мной. Шагает, ссутулился весь. Шел за мной всю дорогу. Мама, можно я его оставлю? Нет, милый, он наверняка очень заразный.
Жду, пока догонит.
— Да, Иван, так просто тебя не трахнешь.
— Она просто была такая…
— Холодная, да, я не хочу об этом говорить.
Ночью Иван спит, а я снова пытаюсь позвонить из телефона-автомата на улице. Жду целых семь гудков, вешаю трубку.
38
На Нёреброгаде стемнело. У шаверма-бара околачивается группа молодежи, один в кресле-каталке. Загипсованная нога вытянута вперед. Товарищ дает ему прикурить, другой приносит завернутую в фольгу шаверму. И только тогда я узнаю Кемаля. Из-под капюшона торчит подголовник. Все еще сомневаюсь. Подхожу к нему, он разворачивает пакет с едой. Завидев меня, улыбается:
— Эй, как жизнь у моего брата-датчанина?
— Что за дела, что случилось?
— Маленькая авария.
— Я вижу.
— Покатаешь меня — расскажу.
Он кричит что-то по-арабски товарищу в магазине. Я аккуратно качу кресло по улице, стараясь избежать тряски. Он лопает шаверму.
— Сколько их было?
— Человек шесть-семь. Ты знаешь, перед тобой я выделываться не буду.
— Да я знаю, что тебя так просто не возьмешь. Это полиция была?
— Нет, какая полиция. Помнишь парня с татуировками? С квадратными такими пауками?
— Да.
— Я ведь думал, он просто дурак, который не понимает, что делает.
— А он не дурак?
— Дурак, но те, кто его послал, не дураки. Они точно понимали, что делали.
— Кто?
— Ребята на больших мотоциклах. С рисунками на жилетах. Заслали его, чтобы освоить новую территорию. Бедному простофиле намекнули, что, если сможет толкать у меня, его примут в банду.
— И им не понравилось, что ты отделал их дружка?
— Можно и так сказать.
— И что теперь? С тобой-то что?
— Да ничего особенного, посижу вот немного в коляске. Нога сломана в трех-четырех местах. Ты бы меня видел, до сих пор синяки по всему телу, ребро сломано.
