— Разве можно бить в стену, разве это не «вне игры»?
Каспер стоит с мячом под мышкой, прямо как настоящий вратарь.
— Если каждый раз, как мяч попадет в стенку, будет вне игры, мы никогда не сыграем.
Каспер подает, и через пару секунд Ляйф снова забивает мне гол. Он снова делает круг победы, с абсолютно таким же энтузиазмом, как всего несколько минут назад. Псих, что с него взять.
Снова я медленно качу мяч вперед. Попадаю в стену над окнами, мяч снова летит к Касперу, который его поднимает. Ляйф громко кричит, как будто нас тут много, как будто ему нужно кого-то перекричать:
— Да соберись ты, Янус, играй уже.
Ляйф забивает три раза, потом они меняются, и Каспер начинает заводить мяч в мои ворота. Я настаиваю на том, чтобы мы играли до тридцати. Иначе, говорю я, у них нет шансов против меня, я просто пытаюсь дать им фору, а то играть неинтересно.
И я бью «щечкой». Мяч делает великолепную дугу и оказывается на крыше, слышно, как он подпрыгивает три раза и затихает. Черт, орет Ляйф, черт, черт, черт — много раз подряд. Каспер раздосадованно на меня смотрит:
— Это все потому, что ты не хочешь проигрывать.
— Да ты чего? Я его достану.
Ляйф недоверчиво смотрит на меня. Ни у кого нет сомнений в том, что на крышу лазить нельзя. Это совершенно ясно.
— Если подсадишь меня, я его достану.
Каспер кивает, но Ляйф выглядит озабоченным. Он давно здесь, знаком с их штрафными санкциями.
— Я схожу за Карин, может…
Я обрываю его. Держу себя в руках.
— Ты же знаешь, Карин за ним не полезет. Микаель бы полез, но он в отпуске, а я не собираюсь ждать неделю, чтобы надрать вам задницы.
Каспер кивает, но Ляйф продолжает издавать нервные вопли. Он отступает на пару шагов.
— В общем, если кто придет, то я тут не…
Каспер издевательски смеется. Последние судороги дружбы.
— А от мастурбации ты можешь ослепнуть, но тебя же это не останавливает, правда?
Каспер поддерживает меня, я ставлю ногу на карниз одного из заложенных окон, затем он подталкивает меня, так что я кончиками пальцев достаю до края крыши. Подтягиваюсь. Заношу одну ногу на крышу, подтягиваю все тело. И вот я стою там. На плоской крыше с серым покрытием. Мяч лежит в лужице в паре метров от меня. Я бью по нему изо всех сил. Он приземляется далеко за лужайкой, по другую сторону от больницы.
Пересекая крышу, я слышу голос Ляйфа во дворе:
— Но от этого же не слепнут. Разве слепнут?
Я медленно спускаюсь с другой стороны здания.
Я много думал об этом, когда лежал в первый раз. О том, чтобы смыться таким вот образом. Или как-нибудь по-другому, через кухню или в корзине грязного белья, как в фильмах про тюрьму. По-хорошему, я продумал все варианты и еще парочку сверх того, например, что, если сбежать, приняв жидкую форму. Но далеко мне было не уйти. Они разыскали бы меня в автобусе, неуравновешенного молодого человека в синем свитере и коричневой куртке, они поджидали бы меня у брата. Они бы нашли меня раньше, чем я бы нашел Амину. Но теперь я знаю, куда идти.
Я пробегаю пару остановок. Затем сбавляю скорость. Когда меня хватятся, то позвонят в полицию, сами искать не будут, у них не хватит персонала. Я жду в тени дерева, недалеко от остановки. Когда придет автобус, я запрыгну в него прямо перед тем, как закроются двери.
51
Поезд подъезжает к станции. Пробегая вверх по лестнице, я чуть не опрокинул какого-то старика, он жмется к перилам. Кричит на меня хриплым голосом. Я выхожу на дорогу, пытаюсь идти, но все время перехожу на бег. Дохожу до ее подъезда, прислоняюсь к стене, чтобы отдышаться. Взлетаю по лестнице. Стучу в дверь, стучу изо всех сил. Бух, бух, бух, как мое сердце; я слышу, как оно колотится в груди.
Не знаю, что будет, но ждать не могу.
Амина открывает дверь, удивленно отступает.
— Я знаю, что он бьет тебя, так что не ври мне.
— Янус, это нехорошо, не мог бы ты…
— Я и не подумаю уйти, пока ты со мной не поговоришь.
Она видит, что я не шучу. Колеблется, выглядывает на лестницу, смотрит направо, налево. Затем открывает мне дверь.
Мы сидим на кожаном диване в гостиной, между нами — столик из дымчатого стекла. Она выключила звук телевизора, идет какой-то американский сериал. Перед ней стоит холодный кофе, мне она не предлагает. Она сидит на краю дивана, руки нервно теребят ложечку, мизинец на левой руке до сих пор в белой шине.
— Прости, что я с тобой так в прошлый раз.
— Он тебя часто бьет?
Она отвечает не сразу, смотрит мне в глаза, потом на свои руки.
— Все не так уж скверно…
— Хочешь от него уйти?
— Нет. Он не… Только иногда… Но мы любим друг друга.
— Он не должен тебя бить, ни за что не должен. Это нехорошо.
— Я знаю. Я это знаю. И он это знает… Но… все наладится.
Невыносимо видеть ее такой. Это не та девушка, которую я знаю. Бледная, макияж неаккуратный. Синяки замаскированы пудрой. С улицы доносится звук, который заставляет ее вскочить и подбежать к окну. Затем она садится на место.
— Может, нам снова начать переписываться? Или я могла бы тебе писать. Но не так часто. Эркан этого не поймет.
— Если я с ним поговорю…
— Это плохая мысль… Тебе сейчас лучше уйти, Янус, я бы хотела с тобой еще поговорить, но…
Она уже практически подняла меня с кресла, и тут до нас доносится звук отпираемой двери. Она застывает, стоит столбом, будто у нее сердце остановилось. Он заходит в прихожую, видит нас. Делает два быстрых шага и останавливается в дверном проеме, ведущем в гостиную. Он здоровый, у него широкие плечи, большие руки обхватили дверной косяк. Я думал, он будет кричать, но он очень тихо спрашивает:
— Ты Янус?
Я киваю. Он подходит ко мне. Я инстинктивно отступаю. Он продолжает идти на меня, улыбаясь, я пячусь на кухню. Амина хочет что-то сказать, встает у него на пути, он толкает ее в сторону, не отрывая от меня взгляда, она падает на диван, уронив торшер. Кухня маленькая, дверь только одна — та, в которую мы вошли. Справа — обеденный столик с двумя стульями, покрытый красной клеенкой, слева — кухонный стол. Пакет с размораживающимся рубленым мясом. Эркан красивый, думаю я, очень мужественный. Он говорит медленно, взвешенно:
— Я слышал о тебе. Амина к тебе хорошо относится. А вот моему брату ты не очень нравишься.
Он кладет одну ручищу на кухонный стол, другой крепко держится за дверной косяк. И ревет:
— Ты покойник, Янус!
