— У тебя тут, Лёх, вообще беда, — доверительно сообщил он мне.
— Знаю и без тебя, заканчивай! — не терпел я, когда он мне неприятно натёр сухими ладонями всю спину. — Из меня, из спины самогон пили!
Вот и правда уже всё. Вроде и ничего, довольно разнообразные пассы, правда жистковато под конец. Я хотел было наконец перевернуться или даже подняться, но маэстро велел пятнадцать минут не двигаться вообще. Возле меня на кровати очутилась Зельцер со стаканом и бутером, но он её прогнал. Она вернулась порожняком, поглаживая меня гладкой ладошкой и целуя в губы. Я даже не понял — она! — меня! — целует! — и вкус водки… и вкусный запах свежих колбасы и хлеба…
Федя провозгласил тост за здоровье моей многострадальной многофункциональной спины, и все они выпили. По громогласным возгласам и взрывам удыхания оценив степень опьянения коллектива, я передумал подниматься и в него вливаться (как и призывать к тишине). Репа действительно ушла, а Долгов сделался так размягчён, что не мог сидеть, и его пришлось положить ко мне. Он обнимал батарею и мне сильно не мешал. Но тут опять появилась Зельцер — она целовала и теребила меня, буквально подняла с кровати и перетащила, как мэд-сестрёнка раненого бой-братца-братобойца, к столу. Проассистировала, чтоб я правильно выпил, запил и закусил, а после опять полезла своим ртом. Я плохо понимал, что происходит — наверно это я заснул… Я особо не стал отвечать на её ласки-приставания: люди всё ж вокруг — все же знают, что она живёт с Толей, а тут-то она что делает? Однако расчёт её оказался верным: как только я ощутил воздействие дозы змия на мозг, я сам накатил себе следующую, более внушительную, провозгасил: «С праздничком!», выпил-запил, рывком втянул на колени кружившуюся рядом перебежчицу и стал удушать её и кусать за рот, так что она пищала и брыкалась, а Шрек, вероятно, перепутав себя с Вжиком, пытался прийти на помощь.
Отпустив проказницу, я незамедлительно взялся за стакан и за колбасу. Чувствовал я себя по-прежнему, но змий, колбаса и страсть взыграли во мне, наполняя дурачей энергией: «Сейчас, сейчас, подождите — немного подвыпью и начну представляться пуще прежнего!». Федя, словно улавливая мои мысли-скакуны, глядел неодобрительно.
Я вышел по нужде. Во тьме меня подловил Шрек.
— Лёшь, я вижу, ты не последний для Эли человек… ты же видишь, что с ней происходит…
— Что?! — наигранно удивился я, картинно борясь с замком ширинки.
— …Не мог бы ты их здесь оставить, а мы бы поехали на По-***ское?..
— Да ради бога! Только они сами не захотят.
— Ну там водка ещё осталась — ты б их как-нибудь закрыл на ключ…
— Ну уж нет! — закрывать я их не стану — я им доверяю, да и воровать у меня нечего! А если ехать, то всем вместе, или я останусь, а вы сами…
Мы вошли, и она объявила, что сейчас мы все покинем роскошь мультимедиа и отправимся в скромные «полуказебанские» апартаменты, но сначала они с Эльмирой съездят к Толе, дабы забрать от него самое необходимое (деньги) и самое дорогое (сову), а также сказать последнее, пахнущее водкой, колбасой и шипром прощай. Они стали собираться, попутно убеждая нас с Федей, что через двадцать минут вернутся. Федя рьяно выказал непреклонное желание их сопровождать. Он надел куртку и рюкзак. «Зачем ты его берёшь с собой — ты же всё равно сюда вернёшься?» — на это он начал в унисон с девушками твердить о двадцати минутах, даже о пятнадцати. Я посмотрел на оставшиеся граммов двести, на обвившего горячую батарею Долгова и попытался мысленно смириться, что сейчас они уедут, я их хрясну, лягу к Алёше и засну — вроде и неплохо.
Так и сделал. Только через пять минут я вскочил, включил свет, стал метаться по комнате, бить по столу и по стенам и причитать неприличным словом. Водка кончилась, было невыносимо. Я разбудил Алёшу (что стоило больших трудов) и рассказал ему всё. Он не придал моему экспрессивному сообщению никакого значения и предложил выпить воды и лечь спать.
Ещё полчаса я провёл в изнурении — метаясь, глуша противную воду из ведра и куря бычки. Наконец лязгнули ворота, хлопнула дверь и залетела Элька. «Быстрей — машины ждут!» — торопила она. Невероятных усилий стоило отодрать Долгова от батареи, доставить до авто и впихнуть внутрь. Тут уж сидел Федя, держа на коленях коробку с совой, трёхлитровую банку с белыми мышами и умудряясь ещё выпивать пиво. Шрек сидела во второй тачке сзади, сигналя нам звуком и фарами. Как это всё комично! Мы сели и картежем тронулись в путь через весь город.
13.
Нас высадили у дома Зельцера — было часа два и абсолютно темно: ни души, даже ни одного светящегося окошка! Упёрлись в железную дверь подъезда, Зельцер спросила невинно: «Лёшь, ты случайно код не помнишь?». Случайно!! Я его помнил, просыпаясь в холодным поту среди ночи и готовый хоть ползком, на коленях ползти на По-***ское! Я прикоснулся к замку и осознал, что совсем забыл. Три цифры, через две-три… Как же — она даже сама забыла! Я потыкал наугад, потом она, потом пригласили Федю, почему-то надеясь, что он спец. Федя колдовал минут десять и принялся ломиться. Мыши в банке стояли на бетонном пороге; Шрек занималась с драгоценной совой, норовившей выскочить из коробки; беспризорный Долгов давно осел в уголку у порожка и посыпохивал сном винности; Зельцер с Федей стали очень нервничать, солидарно, чуть ли не буквально в унисон ругаясь на жильцов, так рано ложившихся спать и не желавших куда-нибудь прогуляться в ночи, и на коммунальные службы, и на мировой терроризм, способствующий такому сомнительному прогрессу (всё, блин, началось именно в тот день, когда мы, молодые-несмышлёные, приговаривали «С праздничком»!). Всё — абсурд — ехать обратно?!
3.
Наконец-то всё закончилось, и пары стали разбредаться: Репа под ручку с Олей, Зельцер с Толей, Алёша с Максимой…
«Аппаратуру таскать, да ещё непонятно дадут ли выжрать…» — мямлил Максим, который уходить не очень-то и хотел, и мог… Я тащил его, а он пытался вырваться и пуститься — за Гробом, Репой, Зельцером — всё равно. «УМЕД» — (потом будет «четыре», см. ниже) — магические слова приковали его ко мне. Я также сразу ему сообщил, что в таком виде, да ещё когда сейчас ещё подопью, ни к каким родственникам поехать не могу. И даже друзьям. И даже если б не пил!..
Друзья враги
родственники
любовники
супруги
а на самом деле
человек одинок.
…В домике, в каждом доме, домовой, Бездомный — э-э… знакомая фамелия… квартирный вопрос подпортил даже меня! Я чувствую себя полным изгоем. Я порчу эстетику общества. Моё место — на заблёванном асфальте у зловонной мусорки или в лучшем случае на лавочке в парке… Макс сказал, что ему похую, лишь бы выпить, можно на вокзал вот пойти…
…В час заведение закрылось и мы, сцепившись, пошатываясь и вяло пытаясь петь «ГО», двинулись — с полбатлом в руках — по ул. Интернациональная (своеобразный аналог Тверской). Почин Максима состоял в том, чтобы «подрулить к сутенёрам и тёлкам — прицениться». Несмотря на моё вялое сопротивление, оное мы и проделали — вернее, он — весьма развязно подозвал довольно-таки «нормального» бычка и ещё более развязно осведомился о расценках. Тот с неожиданной почтительностью и тщательностью описал нам, шатающимся и поочерёдно отхлёбывающим из горла, типовое меню. «А с животными у вас ничего нет?» — мне показалось, что он всё же спросил это (как и в кафе требовал поставить рокабилли или на худой конец сайкобилли!), и что ему вполне сдержанно ответили: «Вегетарьянского не держим»… «Во-он ту, чёрненькую! — неожиданно заорал Максим, широким жестом долбанув в бетон допитую бутылку. — Шепелёв, давай деньги!» Девушки теперь и вовсе вытаращились на нас. Я подхватил «ведущего» под руку и, оттащив метров на пятнадцать, сказал, что никаких денег у меня нет — даже на сигареты. Он громко возмущался. Подозвал опять «официанта» и попросил ещё раз пожалуйста огласить весь список — что тот и проделал, причём не менее почтительно и нисколько не раздражаясь тем, что наянный Максим перебивал, переспрашивал, искренне возмущался, кивая на девок на лавочке, разводя руками… Таким макаром они доторговались аж до 400 и Максимка вытеребил себе ещё массу всяких льгот и бонусов, но под конец всё испортил, заключив нижеследующим: «Да вы знаете, кто это такой?! Это О. Шепелёв — великий русский писатель!!»
