Они вернулись, мы разъединились, г-жа Шрек устроила скандал, обвинив их в растрате её каких-то рупей и копеек. Долгову это очень не понравилось, он засобирался даже домой. Феде это радикально не понравилось, он стал радикально выступать экспрессивно, переходя даже на личности и потрясая своими деньгами, которых было 80 рублей. Надо ли говорить, что мы с Эльмирой, сидящие хоть и на разных стульях, но рядом, пользуясь моментом, целовались как дети малые — как будто мы всегда только и хотели этого, мы и хотели этого — обоюдно, в равной степени, сильно и постоянно! Вот оно, очевидное — невероятное! Мы сидели, приобнявшись сзади руками, сами с собой выпивая водочку, ухаживая друг за другом, мило болтая и прикалываясь, и как только они на минуту отвлекались или выходили, спешили целоваться. Шрек застала нас, когда нетерпеливая пьяная Элька влезла мне на колени, раскорячившись совсем неприлично, мы сосались даже с причмоком и постанываниями, а ладони мои явно были полностью засунуты в ее штаны в области жопы. «Ну вы даёте! — рассмеялась она, — тоже мне молодожёны! А я и не знала, что у вас такая любовь!..»
Зельцер нехотя слезла, оправляясь — лицо её было абсолютно дебильно-счастливым — без тени хоть чего-нибудь! Вот и вся её суть, подумал я, но как это возможно?! А прошлое?! А Толя?! а я, все мои страдания?! а все наши конфликты?! а наркота?! — ни хуя!! — будто и не было этого целого года, будто мы воссоединились после обычной двухдневной размолвочки! Мы хлопнули водки и, привстав, засосались как на свадьбе — я мягко высвободился, чтоб посмотреть на свою физию в зеркале — такая же хуйня! — пьяная рожица, которая так и светится нечаянно привалившим счастьем! Самый примитив, школьные прописи Омара Хайяма — вино и плоть, и всё! Я вновь кинулся к ней, она — ко мне, на шею, даже запрыгнула с ногами, я, держа ее под коленями и за попу, легко раскачивал и кружил, дюже потешая Шрека.
— Какой ты сильный, Лёшь, а говоришь: температура!
— А то!
Я перехватился и потащил её в зал, где Долгов уж озяб на «моём» диванчике, а Федя гонял сову. Внезапно я остро осознал, что давно уж меня подтачивает вопрос, где и каким образом мы будем почивать. Хозяйка решила его: попросила выдвинуть из-под упомянутого дивана некую кровать — она была что называется полутораспальная и вполне удобная и предназначалась для нас, а вот Феде выпал тяжкий жребий разделить ложе с уже укутавшейся и отвернувшейся к стенке любительницей пива. Эля отправилась в туалет, я скинул одежду и с облегчением юркнул под одеяло; Федя улёгся не раздеваясь.
Она выключила свет и присоединилась ко мне — в буквальном смысле — руками, ногами, губами. Мы как-то очень естественно и удобно сплелись — чего никогда не получалось раньше! — неторопливо и нежно поглаживая и облизывая друг друга. Было хорошо. Я был горячий и потный, но не дрожал. Я стал думать, что ей возможно и не нравится всё-это — то, что я горячий и потный, и то, что мы сплелись, и то, чего я потребую через минуту — как и не нравилось всегда раньше, просто она сейчас в меня вцепилась и от меня зависит. Уступки! Я попытался припомнить, возбудить себя возбуждением боли и злобы, но ничего этого не было! — как рукой сняло — такое идиоматическое выражение пришло на ум, когда я «вернулся» и понял, что она ладонями обнимает моё лицо, а я — её, а сами мы, конечно же, целуемся — не столь жарко, но как-то интересно, приятно, как будто в первый раз и не было ничего… и вообще — где мои семнадцать лет? — да вот они!
— Лёшечка, я очень по тебе соскучилась, — прошептала она.
— Я тоже, моя маленькая, я очень хотел этого, — ответил я, всё же затрясясь и усиливая хватку.
Мы страстно целовались несколько минут, потом замерли.
— Давай спать, — мягко предложила она.
— Ну уж нет! — как можно мягче и тише возразил я. — Повернись-ка ко мне попкой…
— Ну Лёшь, народу много… Давай завтра — все уйдут…
Её резоны я и сам понимал: мы с ней находились в центре композиции — до Алёши было полметра, до Феди и Шрека — чуть поболе, но заставил повторить их раз семь. На восьмой я отрезал — мой палец уже впился в ее дырочку, другие тёрли промежность, а вторая рука сильно тискала ее ягодицы.
— Так долго мучаться и ждать — теперь я не усну, не знаешь что ль меня, забыла, не хочешь?..
— Хочу, Лёшечка… неудобно… Лёшь, ну пожалуйста, не надо — давай завтра… — Она едва смогла прошептать это — мешал мой язык.
— Я потихоничку, Элечка, обещаю…
— Ну давай тогда хоть не туда…
— Ну почему?
— Ну… непривычно… больно… тесно… я буду…
— Всё будет тихо, давай…
Этот знакомый вроде бы текст, произнесённый совсем глубоким шёпотом — но всё равно чуть не прилюдно! — сильно возбуждал — и похоже, не только меня. Она медленно развернулась, свернувшись комочком, удобно выставив ее — это тоже возбуждало. Я с замиранием и стуком сердца прислушался: вроде сопят, Шрек храпит… Да и в рот им накот! Если бы при мне такое делали, то, конечно, неприятно — бестактно, мягко говоря. Но ведь я делаю — я это так, ничего, я в своём праве!..
Подлез к ней, не стал снимать трусы ни свои, ни ее… Спешить было некуда, шуметь нельзя, поэтому всё было тихо и долго — короче, нам (извините ещё раз за это местоимение) очень понравилось. После она, такая чистоплотная дочка, пошла в туалет, а потом опять мы сплелись, она жалобно прошептала, что у неё «всё там натёрто», я сказал, что ничего, привыкнешь теперь — надо чаще встречаться. Я не хотел её обидеть — да она и не обиделась.
— Я не хотел тебя обидеть, просто… — Объяснять было долго, да уж ей всё это было уже знакомо, разве что забыла…
— Я не обиделась, просто…
Мы опять перешли на язык поцелуев.
Могла бы закончить: «…просто я тебя люблю».
— Лёша, Лёшечка…
— Да, маленькая…
Спёртое дыхание-дыхание. Опять поцелуй.
— …Спокойной ночи!
— Спокойной ночи, маленькая!
Вот вам! — до каких телячьих нежностей может дожить человек! Она мне желает спокойной ночи! И я — тоже мне «маленькая»! Федя, Алёша и многоуважаемая г-жа Шрек — вы слышали?!
Мы так и заснули, свернувшись клубками, примкнув друг к другу, обнявшись, лицом к лицу на одной подушке… И её дыхание — почти беззвучное, но всё же, всё же — не мешало мне спать!..
15.
Мы проснулись, похмелились и отправились по делам. Эльмире надо было в больницу — всё температура и прочие недомогания — я, конечно, чувствовал себя получше, но не совсем уж, но поскольку меня с моим сельповатым медполисом «безработный, с. Сосновка» не ждут нигде, я был должен просто её сопровождать. Затем надлежало поехать на квартиру к Толе собирать вещички. Федя сразу отказался в этом участвовать — тут же выскочил из автобуса, бросив на ходу: «Я сейчас пойду куда-нибудь покушаю; приходи на Кольцо».
