Возникло это блюдо, конечно же, из всем знакомой тушёной фасоли и представляет собой, так сказать, её перифраз. Обычно бобы сначала замачивают на ночь в воде, затем отваривают до мягкости и немного обжаривают на растительном масле с луком, морковью и специями. Здесь же (за неимением времени и долгосрочных планов) алгоритм приготовления меняется. Замачивание происходит в течение 10–15 минут во время мытья — в результате чего сердцевина зёрен остаётся нетронутой, только на коже появляются сборки. Отваривать надо не в кастрюле, а в той же сковороде, в которой и предстоит жарить (лучше глубокой). Это очень ответственный процесс, требующий постоянного помешивания, поскольку огонь должен быть средний, воды должно быть не очень много, и в неё сразу добавляют масло и соль. Минут через 15 вода выпаривается, и можно попробовать, твёрдые ли ещё фасолины. Они ещё твёрдые, и всё повторяют ещё раз (а иногда и два). В результате обварки бобы должны довольно легко раскусываться «невооружённым зубом», но не быть такими мягкими, как отваренные обычным способом; освободившись от испарившейся воды, масло начинает шуметь на сковороде. Обжаривание (масла лучше подбавить, огонь не убавлять и постоянно помешивать) длится минут 7-10, пока зёрна не прокалятся до изменения цвета и первоначально твёрдого состояния. Затем вновь добавляется вода, и пока она закипает, приготовляются и добавляются (не забываем время от времени помешивать) тёртая на крупной тёрке или порезанная узкими пластиночками морковь и мелко нарезанный репчатый лук. Они добавляются к моменту начала повторной обжарки — причём сначала лучше добавлять морковь, а потом лук. При помешивании добавляются соль и всякие приправы (у Зельцера благодать — было много приправ, присланных из-за кордона мамой), когда овощи становятся «золотистыми», огонь постепенно убавляется, но лучше всё-таки пожарить подольше. Фасоль начинает стремительно приобретать первоначальную твёрдость, и, пока ещё не поздно, нужно при активном помешивании процесс остановить. Но истинные насосы прокаляют сковороду до тех пор, пока морковь и лук (или ещё та же свёкла) не превращаются в сплошной полуподгоревший «ковёр» — при поедании овощи не употребляются, они служат как бы только вкусовой добавкой — из получившейся массы выковыриваются руками только фасолины. Они твёрдые, но разгрызть их можно. Не торопитесь насытиться ими — сие не так-то просто (начинает болеть челюсть), и едва ли возможно вообще. Повторяем, что суть данного весьма специфического блюда в созерцании и заполнении паузы в тотальном отсутствии в доме продуктов, и воспринимать его надо философски, то есть неторопливо, почитывая что-нибудь жёсткое, например Канта. Однако же, при всех недостатках, при правильном соблюдении технологии (если чего не спутал в настоящем рецепте, простите) ядра получаются действительно вкусные, и вкус их, и двигательное ощущение от поедания ни с чем другим не сравнимы — обжаренный арахис, семечки, обычная фасоль — всё-это ничто по сравнению со священной «философской едой» — ешьте её!
23.
Я, как было сказано, забросил все свои дела (впрочем, как всегда никчёмные), а между тем неумолимо приближался назначенный ранее день презентации «Ультрас-2», в рамках коего замышлено было (мною! — от нечего делать!) провести поэтический конкурс с гадостным оттенком демократии и хрестоматийности: каждый автор (любой желающий) должен прочесть четыре своих стиха на заранее заданную тематику (о Боге/метафизике, о Любви, о Поэте и Поэзии, о Родине), а публика определит трёх победителей, которые и сорвут банк (я подготовил карточки для голосования, назначив им приемлемую для наших широт цену 6 руб.). За день до я держал в руках богатейшие плоды широчайше планируемой широкой рекламной компании — две неприлично маленькие вырезки из местных газет и весьма и весьма нехотя пытался обзвонить хотя бы самых основных персонажей… Золотова, услышав мой охрипший вокал, удивилась и сказала, что она также не сделала ничего, потому что, честно говоря, подумала, что я на всё забил — я сказал, что я болел, и сейчас болею, и завтра буду болеть, но вечер состоится. (Я всё ещё надеялся на присутствие Инны, ради которой в принципе это всё и затевалось.)
0.
Предыстория такова. Через полгода после того, как меня бросила Зельцер, я вновь наткнулся на Инночку — она пришла с Долговым на какое-то мероприятие «АЗ». Что самое интересное, выглядело это так, что у них весьма близкие отношения, а про меня, я расслышал в паузах между своими виршевсплесками, они говорят в третьем лице: смотри, вот это и есть тот самый ОШ — вроде как он. Я прямо со сцены бросился к ней: «Ты что, дочь моя, не узнаёшь меня?!» Впервые пожал руку и сказал несколько слов Алёше. Уже на выходе она показывала мне папку со своими рисунками — я её просмотрел весьма бегло, сказал универсальное бирюковское «Ну да» (потом призналась, что её тогда сие очень задело — тоже тщеславная штучка!) и пригласил их пить самогон в кругу сегрегатов (у меня в руках был пакет с сахаром, который я должен был доставить родственникам, но за меня уж решено было снести его в шинок в обмен на полторашку). Они, переглянувшись, отказались. Инне далеко ехать. Мне тоже. Оказалось, что она живёт в тех же ебенях, что и я, только на остановку ближе! Подошёл автобус, Долгов успел чмокнуть её в губы (!), а у меня спросить, какие у меня были мотивации, когда я писал «Нож ящериц». Ответить я не успел — бросив сахар Саше с Максимом, вслед за Инной я запрыгнул в салон. Она тоже толком не знала, что такое «мотивации», но когда я предложил выпить по кружечке, всё же не отказалась (несмотря на то, что было уже поздно и места тут такие, что вечером без веера-мессера лучше не ходи).
…Почти каждый день я ждал её из школы на лавочке на Кольце. Она отделялась от своих друзей, и мы шли куда-нибудь, чаще всего в пиццерию (на улице холодновато, доченька хочет кушать, я, конечно, олвэйз, и у меня ещё почему-то были какие-то деньги). Развлечения были неразнообразны, но нам было хорошо вместе. Это было что-то странное — с одной стороны… а с другой, я не мог и представить, как перейти черту — даже поцеловать вот эти девственные губки, прижаться своей жёсткой бородой и щетиной к этому детскому нежному личику… Иногда вот смотришь на неё и ловишь себя на мысли, что выглядит она лет на одиннадцать!.. Может быть, с подсознательной целью не делать этого, я пустился на всякую дребедень — написал ей стишок «Inna, do inhalation to me…», составил тест «Можно я тебя поцелую?» — кто хочет, тот просто целует, а не пишет и не составляет! Вёл я себя весьма пристойно, и она тоже испытывала видимое удовольствие от того, что когда я принимаю или подаю ей пальто, ей действительно удобно, что всегда ей, выходящей из автобуса, подаю руку, и рука эта тверда. Она весьма зациклена на этих мелочах, и меня это удивило и понравилось. А когда она в первый раз увидела, как я небрежным жестом заложил салфетку, с помощью вилки и ножа оперативно напитал кусман мяса и также небрежно сложил прибор на тарелку (видите ли, правильно сложил), она вообще была в восторге, маленькая моя! После такого, естественно, приходилось нейтрализовывать хорошие манеры «в компании таких же опустившихся людей» — а опускались мы тогда, я вам скажу, на довольно низкий ярус. До неё только рассказы доходили — мои или Долгова.
Но внезапно всему пришёл конец. Я купил нам билеты на концерт «ГО» и буквально предвкушал. Май, Пасха, Инна, Летов, пиво… Саша, портвейн — что-то это мне напоминает?..
