И тут стук в дверь — «Здравствуйте, я ваш сосед — Павел Колпаков, поэт». Какой сосед?! — я думал, я тут один буду?! Питерский поэт, а выглядит, как тамбовский пэтэушник — как же это заебло! Дай, говорю, закурить. Я, говорит (покосившись на пачку «Блада» на тумбочке), конечно, такого не курю… А потом, сев и полистав «Ультрас»: я, конечно, такого и не пишу…
Внизу мы как раз встретили Личагину, и я сразу очень невежливо стал возмущаться по поводу еды. После этого я пошёл к ресепшену выяснить, где живёт Романова, но она, видите ли, прибудет только завтра (наверно тусуется у Данилы, с которым у них роман).
Пошли на добычу. Мороз, пустынно. Две вывески: направо пойдёшь — «РУССКАЯ КУХНЯ. УХА, ЩИ, КВАС», налево — «Макдональдс». Что такое, уха, щи и квас я себе отлично представляю, всё-это очень поощряю, но хочется, однако, чего-то твёрдого, ощутимого, мясного.
Грязные гриндера по только что вымытому бежевому полу — улыбчивые лица девочек-официанток и прочих деточек — «У вас пиво, водка есть?!» — вся очередь ржёт, поэт, кажется, краснеет — «Или мясо какое-нибудь?» Дают мне два горячих пакета с булками и «с мясом», и в нагрузку пакет картошки и большой стакан кока-колы со льдом (стоит сие недёшево).
Итак, Паша уминает, но, впрочем, проклинает. Кругом крайне довольные лица шершней, которые уминают самозабвенно и не очень довольные — шершней, которые просто сидят. Я попытался откусить гамбургер, но из него посыпалась свежая капуста, много капусты. «Я что вам заяц, что ли?! Или заец? или заиц?..», — громко выражал недовольствие я, расковыривая бутер. Внутри был брикетик чего-то серого — на вкус и запах оно было хуже мяса из привокзальных беляшей. Я, корча рожи, прожевал кусочек и вопросительно кивнул Паше на группу шершней, так и смотревших мне в рот. «Они ждут, может чего останется», — пояснил житель мегаполиса. Оставив булку и капусту (нелепое сочетание, не находите?), я решил отведать картошечки с колой — вытащив одну резанку, я чуть не подавился: что это за картофелина-мутант длиной 30 см?! «Я в это не верю, это всё Матрица!» — провозгласил я и отхлебнул из гиперстакана — сплошной лёд, сосульки какие-то!
Этого и следовало ожидать, но я вышел оттудова крайне недовольный. Второй бургер я запихнул в карман куртки — неизвестно ещё, чем придётся ужинать. Не думаю, что это антиреклама, может кому и нравится, но уха в миллион раз лучше, к тому же в ней фосфор, который полезен для мозга. Водка тоже, но Паша отказался.
Вечером я засобирался на концерт. Попытку моего муз-словоблудия барабанщик брит-поп группы «Вингед лайонз» пресёк весьма оригинально и кардинально: «Тише, про Маликова говорят!» На экране красовалось умильное лицо Димы, которое сообщало, что розовые щёчки оно наело исключительно мясцом молодых телят, которых, в свою очередь, не кормят, а токмо опаивают пивом — куда, интересно, смотрит «Репо-Гринпис»? Городские наши жители, я вижу, вообще уже не представляют, почём жизнь — они как те ленивые два генерала в щедринской сказке, думают, что булки на ёлках растут! Всё обезличено до неприличия. Это проявляется даже в языке: они говорят просто «хлеб» (не «буханка хлеба» и никак не уточняя, какой именно — а на самом деле это чаще всего батон) или «мясо» — «грамм двести мяса» — и им отрезают квадратный, вроде масла, брикет какой-то копчёной мягкой постной субстанции. И настоль всё разнообразно, и настоль бескомпромиссно упаковано, что весь мир кажется гипермаркет-суперпарадизом! На этикетке свиной тушенки нарисован поросёнок в тельняшке, который как бы предлагая неким широким жестом изделие из себя, улыбается! Люди, ёб вашу муть и масть! — их убивают!
Я разодрал упаковку чудо-продукта, извлёк сердцевину. В холодном виде оно оказалось ещё омерзительнее — какой-то сгусток спрессованных волос «с итимных мест» плюс всякие мелкие волоски домашней пыли… Вот сельпоман О. Фролов — он берёт в руки свои жилистые свинокол и бросается на здорового хряка, которого за конечности держат мужики, и режет ему шею… Сам я этого никогда не делал, но, близко наблюдая, понял, что перерезать глотку не так-то просто… Животное ужасно вижжит и ужасно бьётся, из него хлещет кровь; иногда вырывается, беснуется или даже нападает на своих палачей… Конечно, в основном это для нормального мужика занятие вполне привычное — в смысле лишить жизни животину живую — а вот свершивший сие «тонкоструйный» ОФ описал свои противоречивые ощущения в поэме «v-1» — «Крях мой первый…» — так она начинается, и далее такой же почти есенинский «дождь»… А чем хряк от борова отличен, знаете? А свиноматка? А ремонтная, блять её, свинка?! Или вот ещё картинка — прирезали заболевшую матку, вскрыли ей матку — а она разложилась — вонь ни с чем не сравнимая! — мужик, который сделал это, сразу весь облевался как суслик — потом кое-как вырезал, промыли и сдали ничего не ведающим перекупщикам. В каждом куске вашего «хлеба», «мяса», «колбасы» — сотни таких историй, пот и кровь людей и животных, последняя песнь жертвы и первая песнь убийцы.
31.
Нас пересчитали и повезли на автобусе «Мерс» 70 км лесом — в пансионат «Липки». Липки эти, дорогие мои молодые писатели-авторы, большинству из вас знакомы не понаслышке (хотя весьма многим, надо сказать, что называется незаслуженно) — так вот, был там и я…
Здание это выстроено в виде паука или, скорее даже, спрута — в центре ротонда, в которой бар, бассейн, спортзал и проч., а в одну сторону от неё ветвятся отростки-коридоры с номерами, где мы и жили. Впечатление сразу однозначное — космическая станция, вроде «Соляриса». За несколько дней нахождения здесь эффект КС становится тотальным: микросоциум, всё здесь, никуда не выходишь, весь мир как будто исчез, а из окон-иллюминаторов — да, они тут именно такие — круглые! — только чёрный лес, покрытый клочками белого снега — всё равно что звёздное небо. Купол в центре зала-бара — огромный, как шатёр цирка, сделанный из больших изогнутых деревянных пластин — смотришь на него и кажется, что он вращается, что ты внутри настоящей летающей тарелки — если ещё подвыпить… Иногда утром просыпаешься с ощущением, как будто за деяния свои литературные ты попал в особый отсек чистилища или даже рая, населённый в основном тебе подобными…
Как только приехали, я в составе делегации из особо приближённых, но не очень адекватных людей (Д. Давыдов, В. Iванив) совершил обход. Возглавлял его, конечно же, С. Соколовский, известный, помимо прочего, ещё и как «друг У. Берроуза» Он был в длинном плаще, в почти лётчиковской шапочке, в одной руке — странноватый баул черепаховой отделки, во второй — странное приспособление, посредством коего, собственно, и производился осмотр — какой-то фонарик с мигалкой — он прикладывал его к разным объектам внутри станции, и тогда либо загорался свет, либо включался «проблесковый маячок», а мы с умным видом «фиксировали соответствие». Когда же он поднёс чудо-прибор к самому что ни на есть центру — металлической оси, на которой держится купол, до кучи к световым эффектам врубилась сирена! Комиссия постановила, что станция пригодна для временного проживания, если, опять же, «поддерживать нормальный химический состав крови»
Завтрак был в девять — и это главное. Затем семинары, на которых сидели все 17 нас (плюс организаторы: Славникова, Пуханов, Личагина, плюс жюри, плюс Данила с Соколом) и обсуждали творчество друг друга. На семинаре первом выяснилось, что «о(б)суждение тв-ва О. Шепелёва» откладывается до самого последнего семинара, и что в кулуарах пипол наиболее бурно обсудил и активно продолжает обсуждать именно его скромную персоналию. Причём чуть ли не с каждой минутой выяснялись вопиющие несоответствия меня «как реальной личности» сложившемуся при прочтении образу автора — и это было заметно. Света Эст, восемнадцатилетняя фитнессовая натур-блондинка, попавшая сюда из-за рассказа о балерине с двусмысленным названием «I позиция», сформулировала это так: «Я думала, это такой очкарик крючковатый и прыщавый — сидит себе, зажавшись, дома в углу, мастурбирует и пишет поклёп на женский пол… А тут подходит чувак в камуфляжных штанах и мартинсах с причесоном а-ля Бекхэм и называет фамилию Шепелёв!» Ещё на выходе из автобуса ко мне подошли знакомится Николай Кононов (член жюри) и Саша Кирильченко (собрат по «крупной прозе»), но я по своему обычаю не придал им значения. Когда на второй день наконец-то прибыл Александр Кабаков (председатель жюри), то он, войдя и усаживаясь за стол, сразу спросил шёпотом: «А где Шепелёв?» — что и естественно, сами понимаете: после того, что прочитано, хочется посмотреть в глаза человеку, которым это написано! Открыв веки, взглянув из-под очков, он успокоился — Кононов сформулировал это так: «Вы не маньяк, вы нормальный писатель и вполне адекватный молодой человек, у вас светлый взгляд, красивые голубые глаза…» Ну да — очень красивые!
