Харлан решительно отстранился. Его не возьмёшь кокетством.
— Никакой ошибки нет. Вас поместили в этот месяц, потому что так надо. Фактически вы всё это время прожили здесь.
— Но как это может быть? — она испуганно посмотрела на него. — Я ничего не помню. Разве я раздваивалась?
Пожалуй, Харлану не следовало бы так раздражаться. Но как он мог объяснить ей существование микроизменений, вызываемых любым передвижением во Времени, которые меняли судьбу человека без существенных последствий для Столетия в целом. Даже Вечные порой путали микроизменения с Изменениями Реальности.
— Вечность знает, что делает. Не задавайте ненужных вопросов, — произнёс он с такой важностью, словно сам был Старшим Вычислителем и лично решил, что июнь самый подходящий месяц в году и микроизменение, вызванное скачком через три месяца, не может развиться в Изменение.
— Но ведь я потеряла три месяца жизни, — не унималась Нойс.
Харлан вздохнул.
— Ваши передвижения во Времени не имеют никакого отношения к вашему биологическому возрасту.
— Так я потеряла или не потеряла?
— Что именно?
— Три месяца жизни.
— Клянусь Вечностью, женщина, я же вам ясно говорю, что вы не можете потерять ни секунды. Это невозможно. — Последние слова он почти прокричал.
Нойс испуганно отступила назад и вдруг захихикала:
— Ой, какое у вас смешное произношение! Особенно когда вы сердитесь.
Она вышла.
Харлан растерянно смотрел ей вслед. Почему смешное? Он говорит на языке пятидесятого тысячелетия не хуже любого Наблюдателя в их Секторе. Даже лучше.
Глупая девчонка!
Он вдруг обнаружил, что снова стоит у Отражателя, глядя на своё изображение, а изображение, нахмурив брови, глядит на него. Разгладив морщины на лбу, он подумал: «Красивым меня не назовёшь. Глаза маленькие, подбородок квадратный, уши торчат».
Никогда прежде он не задумывался над такими вещами, но сейчас ему неожиданно пришло в голову, что, наверно, приятно быть красивым.
Поздно ночью на свежую память Харлан дополнял записанные им разговоры своими заметками. Как всегда в таких случаях, он работал с молекулярным фонографом, изготовленным в 55-м Столетии. Это был маленький, не больше мизинца, ничем не примечательный цилиндрик, окрашенный в неброский тёмно-коричневый цвет. Его легко было спрятать в манжету, карман или подкладку в зависимости от стиля одежды или же привесить к поясу, пуговице или браслету.
Но, где бы и как бы он ни был спрятан, имея его при себе, можно было записать свыше двадцати миллионов слов на каждом из трёх его молекулярных уровней. Крохотные наушники и микрофон, соединённые с фонографом волновой связью, позволяли слушать и говорить одновременно.
Вслушиваясь в каждый звук, произнесённый за несколько часов «вечеринки», Харлан диктовал свои заметки, которые записывались на втором уровне. Здесь он описывал свои впечатления, давал пояснения и комментарии. Позднее он воспользуется этим же фонографом, чтобы на третьем уровне записать своё донесение в виде сжатой квинтэссенции фактов и комментариев.
Неожиданно в комнату вошла Нойс Ламбент. Харлан демонстративно снял микрофон и наушники, вставил их внутрь цилиндрика, вложил его в футляр и резко захлопнул крышку.
— За что вы так невзлюбили меня? Почему вы злитесь? — кокетливо спросила Нойс. Её руки и плечи были обнажены; мягкий пенолон, окутывавший её талию и длинные ноги, светился слабым мерцающим светом.
— Я совсем не злюсь. И вообще я не испытываю к вам никаких чувств.
В эту минуту он был совершенно искренен.
— Разве можно так поздно работать? Вы, наверно, устали?
— Я не могу работать, пока вы здесь, — брюзгливо ответил Харлан.
— У-у-у, злючка! За весь вечер вы даже слова мне не сказали.
— Я ни с кем не разговаривал. Меня сюда прислали не для болтовни. — Всем своим видом он показывал, что ждёт её ухода.
— Не сердитесь на меня. Лучше выпейте. Я следила за вами и видела, как вам понравился наш напиток. Но один бокал — это так мало. Особенно если вы хотите ещё работать.
Из-за её спины появился маленький робот с бокалом на подносе и плавно заскользил к Харлану.
За ужином Харлан ел умеренно, но перепробовал почти все блюда. Они были знакомы ему по прежним Наблюдениям, но раньше он всегда воздерживался от них, ограничиваясь дегустацией крохотных кусочков с исследовательской целью. С большой неохотой он вынужден был сознаться, что ему понравились эти кушанья, понравился пенистый светло-зелёный, чуть пахнущий мятой напиток (не алкогольный, действующий как-то иначе), который пользовался среди гостей большим успехом. Два биогода назад, до последнего Изменения Реальности, этого напитка не существовало.
Он взял бокал и поблагодарил Нойс кивком головы.
Интересно всё-таки, почему Изменение Реальности, которое практически никак не сказалось на жизни Столетия, принесло с собой новый напиток? Впрочем, что толку задавать подобные вопросы — ведь он не Вычислитель.
И кроме того, даже самые подробные вычисления никогда не смогут устранить все неопределённости, учесть все случайные эффекты. Иначе для чего нужны были бы Наблюдатели?
Он и Нойс были одни во всём доме. Вот уже два десятилетия, как роботы вытеснили живых слуг, и мода на них сохранится ещё лет десять.
Конечно, с точки зрения Нойс и её современников, в том, что они остались вдвоём, не было ничего «непристойного»; женщина этой эпохи наслаждалась полной экономической независимостью и при желании могла стать матерью, не зная тягот беременности.
И всё же Харлану было неловко.
Девушка лежала на софе, опершись на локоть. Узорное покрывало софы податливо прогибалось под ней, словно с жадностью обнимая её тело. Её прозрачные туфельки были сброшены, и под мягким пенолоном было видно, как она сгибает и разгибает пальцы ног, точно игривый котёнок, выпускающий и прячущий свои коготки.
Она встряхнула головой, и её чёрные волосы, уложенные в форме причудливой башенки, неожиданно освободились от того, что их удерживало, и заструились по её обнажённым плечам, которые показались Харлану ещё белее и очаровательнее.
— Сколько вам лет?
Голос её звучал лениво и томно.
Отвечать на этот вопрос не следовало ни в коем случае.
Не её это дело. Вежливо, но твёрдо он должен был сказать: «Позвольте мне продолжать мою работу». Вместо этого он вдруг услышал своё невнятное бормотание:
— Тридцать два.
Он имел в виду биогоды, разумеется.
— Я моложе вас. Мне двадцать семь. Как жаль, что скоро я буду выглядеть старше вас! Ещё немного, и я стану старухой, а вы останетесь всё таким же, как сейчас. Скажите, неужели вам нравится ваш возраст? Почему бы вам не скинуть несколько лет?
