- …Нет, надо чередовать как и раньше жестокие приступы творчества и пьянства… - говорю я.
- …Репа говорит, что в таком состоянии (вроде речь уже идёт о конопле) можно такое написать…
- Это только люди далёкие от искусства думают, что мы с тобой пишем под кайфом, что я, О. Шепелёв, гений филфака и всего мира, пишу под кайфом! Я презираю каннабинольщиков – это всё равно что отовариваться в сэкондах, у них нет своих исконных образов и эмоций…
- А курточку-то из сэконда, которую Реппа покупала, ты носишь…
- Курточку ещё ладно (да и то вынужденно), а вот майку оттуда никогда не надену!.. Я не только никогда не писал в этом так называемом «таком» состоянии, но даже и никогда не слышал, не читал, чтобы кто-нибудь это делал. Разве что амфетамины.
Появилась Уть-уть - не та, моя, а официанточка из «Диониса» - прошмыгнула куда-то с подносиком, - мы как всегда внимательно проследили за её попкой, затянутой в чёрное, но всё равно воздушной по своей консистенции и движениям в пространстве и, конечно же, в один голос выдыхнули: «уть-уть!»…
Подошла к нам, что-то заказываем. Скорее всего, «конодолбоскальпель» – так О. Ф. называет хат-дог - по аналогии с неудобоваримостью для русского языка его оригинального названия и «навороченностью» - для мозга О. Ф., конечно - его состава. А вообще этимология такова: мы слушали по радио передачу для подростков, и там всякие девочки-литтолфифтинчики задавали в письмах вопросы, как жить да почему меня никто не любит и родители не понимают – тут он вскочил, плюнул в приёмник, расшиб его и мотивировал риторически: «Ну что за вопросы! Всё про хуй и про пизду – с таких лет и поголовно у всех одна проблема! Нет чтоб задуматься: а почему я не коно… долбо… скальпель?!» (он, скальпель, как раз лежал на столе). С тех пор и повелось…
Заказываем, и почему-то мне кажется, что этот О. Фролов сейчас скажет отвратительную гадость из дворовых анекдотов, уже идущую у Сашы Большого за пословицу: « А можно у Вас в духовочке сосиську отджярить?..» (от слова «Аджария»!); но тут же я осознаю, что сам хочу шепнуть ей именно это (загадка: в устах О.Ф. кажется пошлостью и пошлятиной, а в собственно моих – остроумным, утончённым комплиментом-намёком) и боюсь, что О. Фролов меня опередит…
Но она уже сидит у меня на коленях. Я пью пиво и очень легко мне – воздушная… воздушные она и пиво. Вдруг – кошмар – я вижу свою Уть-уть – двухметровая фигура в леопардовом платьице (моё заветное мечтанье вообще-то – стать модельером и я знаю, что это пошловатая расцветка, но пошлоВАУтость-то в основе своей и инстинктивно-притягательна – например: Шеарон Стоун), очень уж длинные ноги, очень круглые бёдра, очень хорошая, большая и уютная жопка, совсем девичий бюстик, красивая, соблазнительная шея, бледная, белая кожа, румянец на щёчках (наверно искусственный), вдёрнутый востренький носик, кроткие пухленькие губки бантиком, превращающиеся в очень большой красный рот, белые слюнявые зубы в крошках помады…
Ту Уть-уть я передаю О. Фролову, сам догоняю и обволакиваю свою, тащу за наш столик с машинкой и двумя бутылками пива. О. Фролов доволен, буквально закатывает глаза, смотрит под потолок, я тоже – и вижу наш потолок, нашу одинокую, голую…. ярко горящую… слепящую нашу лампочку… О’Фролов, слегка подхрюкивая от комфорта, тепла и уюта, приносимых самой близостью подобных диковинных, бессмысленных и безмысленных существ (когда они ещё не требуют себе того-сего – Хочу Быть Владычицей Морской…), от лёгкости довольства и похоти, что-то печатает (стих, наверно), другой рукой льёт себе и сидящей на нём Уть-уть в рот пиво. Моя села на меня очень точно – рука в точности на руке, ляжки у меня на ляжках, мягкий жумпел очень удачно вместил в свою расселину мои набряклости, спина прижата к моему животу – моему гениальному пупочку, великолепные робкие плечи у меня на впалой грудине, волосы вокруг шеи. Мы пьём пиво практически одновременно – мне кажется, что я чувствую её глотки, как пиво поступает по магистрали ее организма в ее желудок, а затем и ниже… Вдруг я замечаю пятно крови под столом. Она, моя, естественно тоже. О. Фролов и его подруга, смотря на нас, чувствуют перемену и тоже смотрят на пол, на пятно, замечают ещё.
- Гы-хы, что ж ты, сынок, так плохо помыл полы? Стыдно перед девушками.
(Сейчас он по своей несуразной привычке обратится на «вы» к своей Уть-уть, думаю я, и он тут же говорит что-то с «вы».)
Я вскакиваю, хватая бутылку.
- Блять, я за… -трахался убирать за тобой! (уродская его привычка «не выражаться в присутствии дам»!).
Чтобы не ударить в грязь лицом пред дамами, я, как в хороших домах, ударил бутылкой об стол – с образовавшейся «розочкой» (это что-то совсем по-дамски – с корягой!) недвусмысленно подступаю к О. Фролову…
Уть-уть, моя, с искривлённым лицом, вытягивает вперёд руки, выставляя ладошки: не надо, нет, нет…
- Защищать?! (тут же мелькают имена: Алексей – просто защитник, Александр – защитник народа!) С тобой, сука, я ещё разберусь. Ты, звезда неугасимая моих очень очей, будешь вечно стоять вон там на кухне, около руковины, наутилуса ёбучего, в который мы ссым, у газа, чистить и жарить картофель, а я буду приходить, пьяненький или даже пьяный в жопу, задирать тебе подол и ебать прямо так, причём в жопу или, чтобы было узко и уютно, купишь себе аппарат Фролова для тренировки мышц влагалища (если оно у тебя всё же есть… - есть? признавайся!), а сам буду курить, а ты не будешь курить, а потом буду гисть, а ты будишь хуй сосать!
Я размахиваюсь, О’Фролов бьёт своей забинтованной рукой. Я бью по теннисному мячу какой-то палкой, а О. Ф. одной рукой подбрасывает, а второй, забинтованной, лупит. И так, играясь, мы попадаем в другую комнату, более просторную и лучше освещённую, чем наша, но смежную с нашей. Странно, мелькает самый кончик мысли, почему раньше не было этой комнаты.
- А там их знаешь сколько! - восклицает О. Фролов и открывает… Мы попадаем в другую комнату, освещённую ещё ярче, прыгаем по ней, бьём по мячам… Потом в другую, ещё одну – вдруг комната с кишками и венами на стенах, спотыкаемся о какую-то мразь и слизь на полу, руки, ноги – окоченевшие, белые, синие (коченеют и у нас самих), мясо, мясо, всё изрублено, и из кучи вылезает какой-то пидор и говорит: «Гля, бородатые! Наркоманы наверное. Да ещё выёбываются на наших баб!». Через дверь видно другую комнату, где собрались ребятки – собрались нас бить. Тут я кричу, хватаюсь за голову, кричу:
- Что же я ей сказал! – бросаюсь в истерике на колени (осознал наверно что сказал своей Уть-уть).
- Нас же сейчас убьют! – разрывается О.Фролов, поднимает меня, тащит почти тоскма.
Бегут с чем-то в руках, с топорами.
- Запрёмся в сортире, в ванной!
Залетаем в ванную, запираемся, а те уже бьют в дверь. Ванна до самых краёв наполнена красной, мутной водой.
- Сейчас вода должна почернеть, - объявляет О’Фролов.
Мы падаем, попадаем в какой-то коридор, бежим по нему. Смотрю в стёкла, в окна и осознаю, что коридор этот - переход над землёй, как раньше у нас был из института в столовую, и соединяет нашу квартиру с домом напротив, в котором бар «Феникс» (мы его зовём «Феликс»). Мы, как упомянутый выше кот, удачно перебегаем, проваливаемся ещё вниз, на первый этаж и попадаем буквально за столик. Сидим, пьём пиво…
