Но тут мне пришло в голову: а не слишком ли я доверился эмоциям? С
Клериком пока еще не покончено. А вдруг ему таки повезет на экзамене? Я не
мог заснуть, хотя пытался представить на сон грядущий музей восковых фигур,
под крышей которого были бы собраны такие выдающиеся личности, как Зайлер,
Зайглер и Замбо. Решение пришло случайно – и как-то само собой: надо
позаботиться о гарантиях.
Двойной хук в челюсть
Двойной в челюсть – девиз, любимый, по словам Уилбура, агентами МИ-6.
Как-то раз Уилбур, будучи в Вене, угостил таким ударом американского
оперативника, висевшего у него на хвосте. Тот принял шефа за советского
шпиона – ну и остался пускать пузыри в каком-то фонтане. «Американцы,
в силу ряда причин, не очень-то доверяли тогда выпускникам Кембриджа. Мы же
все списывали на Россию. Холодные войны имеют свои преимущества».
Я решил нанести Клерику еще один удар. Повис у него на хвосте, надеясь
нарыть нечто, позволяющее на этот раз турнуть парня из колледжа. Слежка – и
так-то мучительно тоскливая штука, а мне еще приходилось заботиться о том,
чтобы мое кружение по полудюжине улиц, обитатели которых знали меня как
довольно известного философа, ни у кого не вызывало подозрений.
В конце концов я бросил эту волынку и просто капнул полиции, что в
комнате Клерика они найдут кое-какие предметы, хранение которых сопряжено с
грубейшим нарушением закона. Что ж, я пал жертвой порочной привычки судить
всех по себе: в моей комнате всегда валялась какая-нибудь херовина, тянущая
на приличный срок за решеткой, откуда ж мне знать, что у Клерика в его
берлоге ничего подобного не сыщется! Полиция ушла от него в весьма дурном
расположении духа.
Я должен был это предвидеть! Прежде чем капать полиции, следует
увериться самому, что капаешь по делу. Посему я взял «Анатомию
растений» Грю (1682), которая уже несколько месяцев числилась среди
книг, пропавших из нашей библиотеки, – все это время я использовал ее в
качестве стопора, мешающего закрываться двери, подумывая при том, что
неплохо бы толкнуть ее какому-нибудь букинисту, – и направился в сторону
Клерикова жилища с пакетом, где, помимо прочего, находилось и некое
количество порошка.
Пришлось два часа простоять на страже, прежде чем я наблюл Клерика,
выбравшегося из своей норы. Я подхватил свои кулонки и поспешно проник в эту
обитель зла, открыв дверь преподавательским ключом. Окинув взглядом комнату,
я пришел к выводу, что лучше всего спрятать пакет в ванной.
– Рад тебя видеть, Эдди, – раздалось вдруг за моей спиной. Клерик,
лениво развалившись, лежал на постели.
У меня даже дыхание перехватило. Хоть в кино показывай: человек в
состоянии шока. Я знаю, что часто допускаю какие-то промашки, что
невнимателен, – но я видел Клерика своими глазами. Он уходил из дому.
Я перевел взгляд на открытое окно. Должно быть, он засек меня и
поторопился вернуться, чтобы обрушиться на меня во всей мощи своей. При этом
вся его поза выражала полнейшую безмятежность – просто удивительно!
– Я тут принес тебе... – пробормотал я. – Помнится, ты интересовался
ботаниками семнадцатого века... Или я с кем-то тебя перепутал?
– Может быть, не важно. Мне не в тягость сдать ее в библиотеку вместо
тебя. Она уже и так давно просрочена. А пакетик наверху – это кокаин? Хм...
Довольно чистый...
– Ну... да. Я хотел немного позаботиться о тебе. Это ведь я зачислял
тебя в колледж. Я как-то чувствую, что несу за тебя ответственность... Я
знаю, это не очень-то принято. Но тебе нужно слегка развеяться...
В общем, я ретировался. Клерик же, зная, что от меня можно ждать
подвоха, был теперь постоянно настороже. Он позабыл про голод, усталость,
жажду удовольствий – он бдел. При мысли о том, что теперь все может
сорваться, у меня начинала подергиваться челюсть.
В день экзамена я не без удовольствия отметил, что, покидая аудиторию,
Клерик выглядел слегка озадаченным. Я видел его сидящим в кафе, где он
приказал столь некстати оказавшимся там актерам своей труппы улечься на пол,
однако по всему было видно, что настроение у него не ахти. Я следовал за ним
в автомобиле с затемненными стеклами, каковой одолжил по такому случаю у
Зака. Несколько велосипедистов едва не кончили жизнь под моими колесами, и
все же мне удалось ни разу не упустить из виду Клерика, раздраженно
шагающего по дороге к Грочестеру.
Спускались сумерки. Я не мог взять в толк, чего ради Клерика понесло за
город, но нутром чуял: здесь что-то нечисто. Кто из нас хоть раз в жизни да
не писал в раковину на кухне (хотя иным это дается и нелегко). Он исчез в
какой-то рощице. Выбравшись из машины, я последовал за ним.
Я спасаю мир
Я был уверен, что упустил его, и тут я на него наткнулся – наткнулся,
едва не растянувшись на земле, ибо мой башмак зацепился за распростертого
там Клерика. Вернее, о четыре голых ноги, каковые при ближайшем рассмотрении
оказались принадлежащими Клерику – все четыре. Я застал его в неглиже и за
весьма увлекательным занятием: он как раз перепихивался... с Клериком. Или,
если вам угодно, Клерик имел Клерика. Он раздвоился. Захлестнувшая меня
паника превосходила разве что накатившее на меня удивление. Или наоборот:
удивление – панику.
Это был он, застывших два, в тандеме слившихся едва, или, пользуясь
политкорректной метафорой a'la Хайдеггер, – он в момент «воплощенного
бытия в другом себе». Две пары этих ужасных глаз уставились на меня.
Моей сердечно-сосудистой системе пришлось туго.
– Я же говорил, чем это обернется. – Я же говорил, чем это обернется.
Они произносили слова одновременно – одно и то же, одним и тем же
