— А что у нас там этот многодетный? — вдруг спрашивает Паша Секс.
Сашко Костюк, вытыкает из розетки «Харьков», оглаживает свою рожу, больше похожую на топор-колун, открывает дверь и зовет бойца на беседу.
Тот входит, бледный, напуганный.
— Как же ты попал сюда? — спрашиваем.
Чуча радуется, что разговор не о «залетах». Пожимает плечами:
— Военком сказал: «Сейчас у тебя один. Второй будет ли еще — неизвестно. А приказ на тебя есть. Вот, — говорит, — родит жена, тогда и домой отправишься».
— Вот ведь суки бывают! — качает головой Костюк.
— А ты шо, закосить не мог, до весны? — спрашивает толстый Кица.
Чуча лишь опять пожимает плечами.
Кица раскладывает на «гладилке» свой китель. Плюет на подошву утюга и задумчиво прислушивается к шипению.
— Ну ты и мудак… — усмехается, наконец. — Причем дважды.
Боец виновато кивает.
— Ладно, иди пока, — отпускаем его. — Папаша…
Пьем чай с засохшими пряниками. Вкус у них — будто кусок дерева грызешь.
Спать не ложимся — сказали, сегодня всех повезут на уголь, если вагоны придут.
Может, топить будут лучше после. Хотя вряд ли. В прошлом году постоянно на разгрузку ездили. Как был дубак в казарме, так и остался.
Уголь — это очень херово. Уголь — ветер и холод. Темень. Гудки тепловоза. Блики прожектора на рельсах. Лом, высказьзывающий из рукавиц. Мат-перемат снующих повсюду ответственных «шакалов». Не спрятаться, не свалить в теплое место — некуда.
Греешься долбежкой мерзлой черной массы. Скользишь сапогами. Скидываешь бушлат — жарко. Сменяешься. Одеваешься опять и идешь на погрузку. В ожидании кузова жмешься к соседям возле непонятной бетонной будки. Дрожишь, чувствуя, как остывает на ветру пот и немеют пальцы в сапогах…
Так было в прошлом году.
Так будет и в этом. На угле особо не закосишь. Сегодня старшим — ротный «мандавох» Парахин. Вечноугрюмый шкаф в шинели с лицом изваяния с острова Пасхи. Парахин знает нас всех по призывам. Никогда не ставит на один вагон старых и молодых. Каждому выделяет свой. Сам же расхаживает вдоль путей, следя за работой.
В бытовку заглядывает лейтенант Вечеркин, ответственный.
— Давайте, закругляйтесь. Отбой. Угля не будет сегодня.
Вот оно — солдатское счастье.
А завтра все равно в караул.
…Почти под самый Новый год из строевой сообщают, что на Чучалина пришла заверенная телеграмма. Родилась вторая дочка. Завтра с утра прибыть за документами. На дембель.
Чуча сидит ошалевший, мнет шапку и смотрит, улыбаясь, в окно. Окно все в морозных разводах, с наледью у подоконника. В казарме плюс шесть.
— Ты хоть рад? — спрашиваю его. — А то, смотри, оставайся!
— Не-е-е-е!.. — трясет головой Чуча.
Из старых во взводе свободны от наряда только я да Паша Секс.
— Давай его в чипок, что ли, сводим, — говорю Паше. — Когда у тебя родился-то?
— Родилась. Позавчера. Еще не назвали никак. Меня ждут.
Паша лежит на кровати и ковыряет в носу.
— Вот так, Чуча, — говорит он, вытирая руку о соседнюю кровать. — И не поймешь, служил ты, чи шо, как хохлы наши говорят.
— Ты сколько прослужил-то? — интересуюсь я.
Чуча недоверчиво смотрит.
— Да не, без подъебки! — успокаиваю его.
— Октябрь, ноябрь, ну, и декабрь почти, — застенчиво отвечает Чуча.
— Три месяца, стало быть. Даже шнурком не успел побывать. И — уже дембель! — смеемся мы с Пашей и переглядываемся. — Ну-ка, иди сюда!
Мы поднимаемся с кроватей.
Чучалин подходит, настороженно разглядывая нас.
— В позу! — командует Секс и не успевает Чуча взяться за дужку кровати, перетягивает его ремнем по заднице: — Раз!
— Два! — мой черед.
— Три! — снова Пашин ремень. — Хорош! Больше не выслужил!
Чучалин ошарашенно трет обеими руками задницу и хлопает глазами.
— Ну что, распускаем его по полной? — подмигиваю Сексу. — Это ж дембель, а мы только деды!
Расстегиваем Чуче сразу три пуговицы. Дверью бытовки сгибаем бляху и спускаем ремень на яйца. Велим подвернуть сапоги. Шапку сдвигаем на затылок. Гнем кокарду. Паша выдает ему кусок подшивы и объясняет, как подшиться в десять слоев.
— Можешь курить на кровати и руки в карманы совать. Никто тебе слова не скажет. Ты — дембель! Понял?
Вид у Чучи дурацкий. Клоунский. Выражение лица соответствует наряду.
Я занимаюсь с Чучей дембельской строевой подготовкой. Сцена напоминает мне эпизод из «Служебного романа»:
— Главное, что отличает дембеля от солдата — это походка.
Чуча старательно сутулится и волочит ноги по полу.
Мы уже развеселились вовсю.
— И чтобы в строю, в столовую когда пойдем, сзади шел, как положено!
— А пойдем щас к роте МТО в гости! Пусть за куревом их сгоняет! — уже не может удержаться от смеха Пашка. Отсмеявшись, добавляет: — Ты, вообще-то, от нас не отходи. Народ, сам знаешь, разный. Могут и не понять. А мы объяснить можем и не успеть.
Из наряда возвращаются Кица и Костюк.
Замирают у прохода, разглядывая лежащего на кровати Чучу.
— Я шо-то не понял… — наконец произносит Кица.
Чуча ежится, но нас ослушаться не решается. Продолжает лежать.
Объясняем ситуацию.
Хохлы сперва качают головами, но потом начинают улыбаться.
Костюк даже роется в кармане и протягивает Чуче несколько значков — «бегунок», «классность», и «отличника».
— Бля, а мне «отличника» зажал! — возмущается Паша.
— Тоби ще нэ положэно! Трохи послужити трэба! — ржет Костюк.
В столовой на Чучу пялятся все — бойцы, шнурки, черпаки и деды.
Чуча сидит с нами за одним столом и не знает, куда деться.
Общий ор и шум в столовой сам собой затихает.
— Э, воин! — подает с соседних рядов голос Ситников. — Ты не охуел, часом?
Паша Секс разворачивается вполоборота и солидно произносит:
— Глохни, Сито! Он раньше тебя на дембель уходит.
Объясняем, что и как.
Кивают, но одобрения не выражают.
Неожиданно к нам подходит Череп, из МТО.
Расстегнут, как обычно, до пупа. Из-под вшивника торчит тельняшка. Челка закрывает глаза.
