А завершала приступ чесотки ложь, наспех придуманное алиби, отвлекающая внимание перебранка — всё что угодно, что могло бы хоть немного успокоить муки совести.
— А знаешь, что я думаю о нашем браке? — Луиза словно прочитала его мысли.
— Я почему-то знал, что раньше или позже ты задашь этот вопрос.
— Он не стоил ни гроша.
— Спасибо. Твои слова согревают душу.
— Факт есть факт. Восемь лет никуда нас не привели. Вернее, привели в никуда. Я много думала об этом в последнее время. От отца Винсента остался, по крайней мере, Винсент… — Она сделала широкий жест в сторону мальчика. — Эта связь имела смысл, хотя и была короткой и уж никак не счастливой. Но мы-то с тобой, Иоаким, мы-то не достигли ничего, кроме горя… горя, горя и горя… просто горная цепь. Я даже не уверена, научились ли мы чему-нибудь друг от друга, кроме твёрдого знания, что так жить нельзя и что такое никогда не повторится.
— Ты весь в грязи! — вставил Винсент, обращаясь к Иоакиму. — И ты мне не папа!
Эти проникновенные слова мальчика вызвали у матери улыбку. Она как раз вынимала из духовки очередную партию булочек. Совершенно генетическая улыбка, подумал Иоаким, она передавалась по материнской линии со времён величия австралопитеков в африканской саванне, улыбка неисчерпаемой любви к своему потомству и к своему мужчине.
— А как его папа? — спросил Иоаким, сглотнув комок величиной с яблоко.
— Я о нём мало что знаю. Деньги платит вовремя. Винсент иногда к нему ездит.
— Папа, папа, — заныл Винсент. — Хочу к папе!
Он выглядел очень довольным собой: ему удалось добиться подтверждения, что ни в каком родстве с этим грязным и подозрительным незнакомцем он не состоит. С неестественной скоростью он спрыгнул на пол и начал колотить ногой в дверь кухонного шкафа.
— Хорошие мужики на дереве не растут, — продолжила Луиза. — И это и есть главная трагедия молодых одиноких женщин. В этом городе живут тысячи интересных одиноких женщин, а где же мужчины, Иоаким, я тебя спрашиваю, где же мужчины? Трудоголики в скучных костюмах, спившаяся богема… Орущие футбольные фанаты… а где изящество, элегантность, стиль? Где прячутся честные и романтические мужчины?
Луиза вздохнула и начала прибирать на кухонном столе. Иоаким решил, что сейчас самое время рассказать о смерти Виктора.
Какое-то время его бывшая жена и отец были очень близки… Это стало особенно заметно, когда их брак уже шёл к концу и Луиза в отчаянии искала утешения у Виктора. Они долго и тихо говорили по телефону по вечерам, покуда Иоаким в соседней комнате размышлял, какой бы повод изобрести, чтобы удрать в заповедник секса под названием «Мельница». Они продолжали и продолжали говорить, и в конце концов он просто исчезал, без всяких объяснений, иногда на несколько дней. Заводил пошлые знакомства, ночевал на диванах у собутыльников, тупо ворочался в собственном эмоциональном болоте… Условия жизни ему диктовал член, член был его посохом, картой, компасом и поводырём в джунглях сексуальных возможностей… Он готов был сделать что угодно, пойти на любую ложь, лишь бы избежать гробового молчания за обеденным столом в шесть часов, вздохов по поводу новостей в девять и душещипательных сахарных пилюль вечернего фильма.
— Твой долг — спасти брак, — сказал ему Виктор, когда они в последний год их совместной жизни приехали к нему в Фалькенберг на Рождество. — Поверь мне, ты даже понятия не имеешь, что это такое — одиночество. Настоящее одиночество пробирает до костей.
А что сказал Виктор Луизе, Иоаким даже и не знал. Сам он был отнюдь не в настроении выслушивать чьи-либо советы, и уж во всяком случае не советы Виктора.
Маленький Винсент погрузился в мистические размышления пятилетнего ребёнка. Он с увлечением ковырял указательным пальцем в носу. Точно как я когда-то, подумал Иоаким и почувствовал, как на его лице расползается дурацкая, спровоцированная улетучивающимся хашем улыбка… Если бы он тогда послушал Виктора, никакого Винсента не было бы… хотя, может быть, был бы кто-то другой, наполовину этот же, но всё же другой, с участием и моего генетического кода…
Он заметил, что Винсенту удалось выудить из ноздри величественную козу. Малыш тут же с миной заправского дегустатора отправил её в рот.
— Не надо этого делать, дорогой, — сказала Луиза. От её ястребиного материнского взора не ускользала ни одна мелочь.
Иоаким вдруг почувствовал страстное желание тоже выкопать из носа козу и сунуть её в рот, вернуть то незамысловатое душевное равновесие, когда человек может есть собственные сопли и нимало этого не стесняться. Просто потому, что это ему нравится, потому что ему вкусно, а на мнение остального человечества ему совершенно наплевать. Но подвёрнутая нога опять дала о себе знать резкой болью, и он понял, что ему необходим врач.
— Умер Виктор, — сказал он своей бывшей жене. — Вчера утром. Говорят, от отравления. У меня нет денег даже поехать на похороны, мало того, мне даже не на что пойти к врачу и что-то сделать с ногой. Можешь одолжить мне немного денег?
Несколько часов спустя он сидел в вагоне метро по дороге на Кунгсхольмен с профессионально наложенной повязкой на голеностопном суставе. Оказалось, сломана кубовидная кость, но смещения нет, так что гипса не потребовалось — заживёт и так.
Всё пока складывалось удачно. Простое сочувствие ближнего, как обычно утверждал Эрлинг Момсен, может утешить страждущего. Луиза проявила сострадание в самом напряжённом месте сценария. Даже маленький Винсент, казалось, был тронут его жалким положением и временно прекратил охоту за козами.
Ощущение было такое, что жизнь налаживается. Луиза одолжила ему денег, и жизнь сразу наполнилась смыслом. Странно, что какая-то несчастная тысяча крон плюс банка ситодона, сильных болеутоляющих таблеток с кодеином, выписанных врачом, подняли настроение чуть не до состояния левитации, несмотря на смерть отца. Дополнительную порцию антидепрессанта он получил, когда, хромая, подошёл к дому и обнаружил, что непрошеная охрана исчезла: байкеры, очевидно, закончили рабочий день и поехали отчитываться в свою контору в Сольне.
Намного, намного легче. Очень скоро половина некоей коллекции живописи перейдёт к некоему наследнику, обременённому некими финансовыми проблемами… Собственно, сейчас у этого наследника было ощущение, что единственная его серьёзная проблема — некая женщина, поразившая его в самое сердце своей непростительной неверностью… Нет, конечно, нельзя забывать, что его родителя, человека, занимавшего его чувства и мысли сорок лет, больше не существует. С этой точки зрения предательство Сесилии не такая уж серьёзная проблема. Такие проблемы решаются, подумал он в лифте, с живыми всегда можно договориться. На мёртвых не действуют ни угрозы, ни обещания.
Приятную ноту в ощущение гармонии с внешним миром внёс и тот факт, что на автоответчике он нашёл сообщение от сестры. Он набрал номер, и она тут же взяла трубку. Жанетт была на удивление покладиста, они обсудили практические детали похорон. Сестра полностью соответствовала образу человека долга, умеющего принимать решения в тяжёлые минуты жизни. Она чётко определила, что именно должна сделать она и что должен сделать он.
