— Дерешься ты часто, но так толком и не научился, — замечает Венди.
— Наверно, я что-то сломал.
— Точнее, разбил. Сердце Трейси.
Филипп тяжело, исподлобья смотрит на Венди:
— Все язвишь? Неужели не надоело?
Хлопает другая дверь — наверху. Свет зажигается. Из монитора доносится плач Серены.
— Жирная сука! — бормочет Венди.
— Ты сказала плохое слово! — обалдев от счастья и ужаса, кричит Райан.
— Сука — это тетя-собака, — отвечает Венди уже за порогом кухни.
— Шука! — радостно повторяет Коул.
Впервые отец выругался при мне, когда мы с ним устанавливали в гараже таймер для поливальных установок. Во рту у него была отвертка, в руках винтики, и тут он уронил на пол какую-то шайбочку. Она, позвякав, докатилась до канализационной решетки, куда стекает лишняя вода, и проскочила меж прутьев вниз. «Вот хрень!» — смачно сказал папа. Мне было лет восемь. Я так хохотал, что потом ребра болели.
Пол молча входит в кухню и тоже лезет в морозилку. Но единственный пакет со льдом уже у Филиппа, поэтому Пол берет кусок мороженого мяса и, засунув его под рубашку, прикладывает к плечу. Прислонившись к холодильнику, он на секунду закрывает глаза. Я сижу между ним и Филиппом, подозрительно невредимый.
— Я больше не могу здесь. — Пол идет к двери.
— Тебе сейчас нельзя вести машину, с таким плечом, — говорит Филипп, вставая. — Я тебя отвезу.
— Мне повезло. — Пол скрывается в прихожей.
— Вот жопа, — говорит Филипп.
— Жопа — это попа, — живо откликается Райан.
— Йопа, — повторяет Коул. — Шука. Йопа. Деймо.
Филипп серьезно рассматривает наших племянников.
— Приятно видеть наше положительное влияние на младшее поколение. Может, стоит нас стерилизовать?
— Я уже опоздал, — отвечаю я.
— Верно. Я забыл. — Он шарит по карманам, ища ключи. — Всем спокойной ночи.
— Погоди! — Я выхожу вслед за ним в прихожую, где на пороге ждет Пол. — А как же шива?
Мы все втроем смотрим на пустую гостиную, где перед камином стоят в рядок пять пустых стульчиков.
— Ты справишься, — говорит Пол. — Только кивай и улыбайся.
— Не оставляйте меня одного!
Филипп закидывает сигарету из пачки в рот и прикуривает от толстой, принесенной для шивы свечки. Мне это кажется кощунством, но думаю, папа не обидится.
— Дождь хлещет как из ведра, — говорит Филипп. — Держу пари, что никто сегодня уже не явится. Поехали с нами?
— А вдруг гости придут?
Филипп достает из ящика блокнот и ручку и быстро пишет:
Шива отменяется ввиду дождя.
Заходите завтра.
Домоуправление
Он прикрепляет листок снаружи у двери под дверным звонком и говорит:
— Проблема решена.
Глава 40
21:15
«Липкие пальчики» — гриль-бар в одном из дальних торговых центров на Сто двадцатом шоссе, примерно в миле от гостиницы «Мариотт», где остановилась Джен. Точнее, останавливалась. Сейчас-то она наверняка уже с ветерком едет в Кингстон, а Уэйд, сидя за рулем, вынашивает сценарии страшной мести.
«Липкие пальчики» славятся острыми куриными крылышками с кайенским перцем и сексапильными официантками в обтягивающих черных футболочках с треугольными декольте, на которых ножницами вырезаны неровные зазубрины. В зале полно женщин в коротких юбках, джинсовых шортиках и блузках без рукавов. Сверкают их волосы, их тела, их улыбающиеся губы. Сверкают и манят. Я остро ощущаю присутствие каждой из этих красоток с гладкими бедрами и молочно-белыми шеями. Сейчас в моей жизни сошлось всё — смерть, развод, отцовство, — но здесь, в этом баре, я просто-напросто стоячий х… Грубо, но так оно и есть, врать не буду. Сидя с братьями у высокого круглого стола, я слизываю с пальцев горячий соус и стараюсь скрыть от окружающих свой жадный, шарящий по женским телам взгляд. Вот брюнетка с пухлыми губками — и эти губки хочется сосать, как леденцы. Вон белокурая девушка в короткой юбочке, с ослепительными в своем совершенстве ногами и улыбкой, от которой екает в груди. Вон еще одна блондинка, натуральная, некрашеная, ее глаза лукаво смеются, и понятно, что в постели она будет весела и ласкова. Я хочу их всех, хочу любить их долго и нежно, хочу целовать их под дождем, спасать от плохих мужиков, завоевывать их сердца, жить с ними до глубокой старости. Скорее всего, для большинства из них я уже старик. Возможно. Не знаю. Я был женат десять лет и разучился определять возраст, даже свой собственный.
Все отдам, лишь бы снова влюбиться. Когда-то я обожал быть влюбленным: поцелуи взасос, лихорадочные совокупления, пламенные признания, телефонные разговоры по ночам, а еще интимный, понятный только двоим язык и доступные только двоим шутки, а еще ее пальцы, доверчивые и властные, которые не отпускают твой локоть, когда ты ужинаешь в компании с ее друзьями.
— У нас настоящий мальчишник, — восхищенно говорит Филипп. — Почему мы так редко выбираемся куда-то втроем?
— Потому что не очень друг друга любим, — отвечает Пол.
— Это чушь, Пол. Ты слишком сердит на весь мир, чтобы понимать, кого любишь, а кого нет. Я тебя точно люблю. Да-да. Я вас обоих люблю. Я всегда был слишком мал, вы меня никуда с собой не брали. А мне так хотелось!
— Тогда лови момент. Это твой звездный час.
— Па-а-арни верну-у-улись в го-о-ород, — поет Филипп.
Подходит официантка с напитками.
— Привет, Филли, — говорит она. — Как поживаешь?
— Привет, Тамми. Чудно выглядишь.
Она идет дальше, а мы не можем отвести глаз от ее задницы. Да что мы? Сам Господь Бог отложил свои дела, чтобы посмотреть, как эта попка лавирует среди посетителей. Потому что на такие попки надо смотреть. От таких попок внутри просыпается желание и, одновременно, горечь утраты, а следом еще и досада, потому что, тьфу ты, это всего лишь задница!
— В городе есть хоть одна девка, с которой ты не спал? — ворчит Пол.
— Если она рада меня видеть, это еще не значит, что я с ней спал.
— Разве нет?
Филипп пожимает плечами:
— Нечистый эксперимент. С Тамми Бернс не спал только ленивый.
— Значит, я ленивый, — огорченно говорю я.
— Вечер только начинается. Очаруй ее, да про чаевые не забудь.
На музыкальном автомате кто-то ткнул кнопку с песней «Алабама, милый дом». Филипп подпевает, а когда между куплетами звучит фортепьянный проигрыш, постукивает пальцами по столу. Эта песня есть в каждом музыкальном автомате, в любом баре, в любом городе Америки. Не знаю почему, но так уж повелось. И в каждом баре найдутся два-три осла, которые будут подпевать со всей дури, особенно куплет про Нила Янга, а потом победоносно озираться, словно ждут приз за знание слов, словно никто, кроме них, этих слов не знает, словно ни у кого, кроме них, не было друга-рокера, который вечно делал обработки этой классики семидесятых, словно все мы не сыты по горло этим вечным хитом.
