Время пролетело совершенно незаметно, а литровая бутылка опустела. Сидеть просто так было совсем невмоготу, так что я пошел и взял из машины те пол-литра, что мы приберегли на обратную дорогу. Булли позвал в дом свою пекинскую утку, чтобы вдоволь насладиться поцелуями преданной ему птицы, что постоянно посвистывала и издавала бормочущие звуки; дошло до того, что влюбленный клюв запутался в его галстуке. Потом пришла домой его невеста Памфилия и накормила нас добротным супом, который целый день настаивался на печи в большой кастрюле.
— Тут по соседству можно что-нибудь купить после шести вечера? — спросил я. — Хотя мы можем пойти и в какое-нибудь заведение, — продолжил я, немного подумав. — Ладно, это обойдется чуть дороже, но разница, в сущности, не такая большая.
Так что после супа мы отправились все вместе: Тигра и невеста Булли спереди, а я, Булли и Второй Призовой Жеребец на заднем сиденье; после непродолжительного совещания мы двинулись в один из самых популярных кабаков в близлежащем М., по дороге туда я рассказывал Булли, как невыносимо я жажду смерти, что живу я лишь за-тем, чтобы заработать как можно больше денег и оставить их потом Тигре.
— И других причин нет, понимаешь?
— Держи хвост пистолетом, — утешал меня Булли, да и Второй Призовой Жеребец вовсю старался меня приободрить.
Тигра молчал и выглядел уставшим. Все в порядке?
— Да-да, просто устал слегка.
В кафе мы несколько раз подкреплялись. Выглядели мы, наверное, необычно, потому что постепенно вокруг нашего стола собралось больше половины посетителей — может быть, оттого, что одну руку я держал между ног невесты Булли, а другой придерживал его причиндалы, а народу хотелось посмотреть, чем это закончится; ничего особенного, естественно, не случилось, за исключением того, что какая-то мужская местная достопримечательность попыталась облапать невесту Булли, но тот справедливо пристыдил выскочку, громко выругав его «посредственным HBS-ником»,
[248]
ну и все такое, при всем честном народе, пищи для разговоров хватит им этак на полгода; как я узнал позже, это имело определенные последствия для невесты Булли, а именно: запрет на общение со мной, наложенный дирекцией фабрики глиняных изделий, под угрозой увольнения, ведь не может фабрика, да еще и королевская, платить 52 или 53 гульдена в неделю кому-то, кто без надобности выносит себя, а тем самым и предприятие, на всеобщее обсуждение.
И тут Тигра захотел в постельку. Мы покинули городок М., на этот раз за рулем сидел Второй Призовой Жеребец, потому что Тигра почти засыпал, мы отвезли его домой в Греонтерп, уложили и вчетвером отправились еще немного посидеть в мой любимый кабачок неподалеку, в Б., где я, практически не останавливаясь, продолжил свои умозаключения о смерти и жизни, но, в основном, о смерти. Мы оставались там недолго и, прикупив упаковку пива, потому что Булли «больше всего любил под конец залакировать все пивком», а без этого «ему трудно было уйти в ночь», ретировались опять к нему домой в П.; в холодильнике у него был еще большой кусок сырой печенки, которую я порезал дольками, посыпал мелко рубленным чесноком и попытался поджарить, но газ в баллоне у Билли почти закончился, так что мне не удалось ее даже подрумянить и, в конце концов, мы съели ее сырой, почему бы и нет?
После того, как Булли рассказал о бесплодных попытках скрестить свою пекинскую утку с обычным селезнем, который не выдержал многочисленных поимок и сбежал затем окончательно, он стал объяснять нам, что можно пить, а что нет, как его организм переносил ту или иную выпивку, что было лучше пить, в каком количестве и когда, что настроение и общая кондиция «играют большую роль» при поглощении алкоголя. Я даже не думал оспаривать исходные пункты его аргументации. Живя в Испании, он вместе с одним американцем, который сейчас, скорее всего, находится в Турции и фамилию которого он так никогда и не узнал, на протяжении девяти месяцев каждый день выпивал две полные бутылки виски, где-то в промежутке между одиннадцатью часами утра и половиной третьего, после чего ему было полезно для здоровья немного пойти подремать, чтобы потом с полной самоотдачей вновь взяться за борьбу с жизнью. Но он считал, что должна быть граница, которую нельзя пересекать. Некоторые люди вообще не могут остановиться, если уж начнут пить.
— Вот это истинная правда.
Дома у него с тормозами никогда проблем не было, но в кафе он не может удержаться.
— Ну, это случайность, у меня вот все с точностью наоборот.
А не нахожу ли я, что, к примеру, мадам Офи последние полгода слишком много употребляет? Я придерживался как раз-таки противоположного мнения: она, конечно, плохо выгладит, подтвердил я, но не шатается, не испаряется внезапно, чтобы где-нибудь по секрету проблеваться, не несет понижающийся до шепота вздор, нет, подобного я за ней в последний год не замечал. Булли же, наоборот, беспокоился о ней и думал, что то, что на внешнем плане нам кажется улучшением, в реальности означает ухудшение, потому что от регулярных провалов она перешла к постоянной пропитанности.
— Но я практически никогда не вижу ее со стаканом в руке, — возразил я.
Да, верно, но ведь это увеличивает количество грязной посуды: теперь она придерживается мнения, что гораздо проще пить из горла. Я отказывался видеть все в таком мрачном свете: мало ли что может происходить с человеком, утверждал я. И я был у нее совсем недавно, как раз в тот день, когда мне нужно было открывать выставку Л.; я зашел тогда в ванную, чтобы помочиться, зашел без стука, как официальный последователь Греческих Принципов, и мне можно было всю ее созерцать и трогать, что только хочу, тогда ее фигура мне показалась все еще ничего, хотя мордашка уже подкачала за все эти годы, ничего не поделать, — но не так, чтоб это было достойно упоминания, нет, я, кстати, задаюсь вопросом, не пошло бы ее телу на пользу, если бы она содрала с кожи весь этот цемент, известку, гипс и шпаклевку и полежала бы часок на солнышке. Ну, да, время не стоит на месте, это мы и так знаем, не правда ли?
— Когда-нибудь мы все превратимся в некопченую и несоленую ветчину, которую как можно быстрее нужно вынести из дома, — сказал я. И сам перепугался, насколько точным был образ.
Но терзания по Офи не оставляли Булли:
— Ах, она ведь иногда даже не понимает, где находится.
Он утверждал, что теперь она оставляла горящие сигареты не только на краю стола, но где попало, где руки развалились, а несколько недель назад, например, бросила бычок в «салоне» на диване со стонущими от старости пружинами, за ней зашел тогда очередной кандидат в женихи, который занимался спортивной авиацией и обещал ей полет над скорбной деревней художников и наслаждение видом из-под крыла — облаков дыма, валивших из окон ее дома, они, к сожалению, не приметили; поэт Тео С., который жил внизу, понял, что происходит что-то из ряда вон выходящее, затушил огонь, вылив ведро воды на диван, и вытащил его на балкон проветрить, а на пустующем месте на полу пришпилил тетрадный листочек с сообщением: «Пожарчик потушил. Т.»
