Через несколько минут после похорон колонну эскортировала за город фаланга полицейских машин с воющими сиренами. Краткое перемирие завершилось. За чертой города «ангелы» сорвались и с ревом унеслись назад в Ричмонд, через залив от Сан-Франциско, где устроили всенощное бдение, от которого полиция и после рассвета не сомкнула глаз. В воскресенье вечером состоялось собрание оклендского отделения, чтобы утвердить преемника Майлза, Большого Эла. Прошло оно тихо, но без похоронной мрачности. Вопль баньши, казавшийся таким громким в четверг, уже тускнел в памяти. После собрания была пивная вечеринка в «Клубе грешников», и к закрытию уже назначили день следующего пробега. «Ангелы» соберутся в Бейкерсфилде в первый день весны.
«всю жизнь моя душа искала то, чему не знаю я названья».
Запомнившиеся строки давно забытого стихотворения
Несколько месяцев спустя, когда я уже редко виделся с «ангелами», мне все еще оставалась в наследство крутая машина – четыреста фунтов хрома и утробного рева, выкрашенные красной краской. На ней можно было сорваться гонять по прибрежной трассе, реветь мотором в три часа ночи, когда все копы затаились вдоль трассы 101. Моя первая же авария прикончила байк, и понадобилось несколько месяцев, чтобы его восстановить. Тогда я решил ездить иначе: перестану испытывать удачу на поворотах, всегда буду носить шлем и постараюсь держаться в пределах ограничения скорости. Мою страховку уже отозвали, водительские права висели на волоске.
Поэтому непременно по ночам, как волк-оборотень, я выводил зверя на честный пробег по побережью. Я стартовал у арка Золотые ворота, думая, мол, только заложу пару-тройку крутых виражей, чтобы проветрить голову…
Но уже через несколько минут оказывался на пляже, от рева мотора закладывало уши, за спиной грохотал прибой, и дорога передо мной тянулась пустая до самого Санта-Крус. Семьдесят пустых миль, даже ни одной заправки, а единственное муниципальное освещение по пути – огни ночной забегаловки возле Рокауэй-бич.
В такие ночи не было ни шлема, ни ограничения скорости, ни даже мысли охолонуть на вираже. Мимолетная свобода в парке пьянила, как злополучный стакан, из-за которого срывается алкоголик, до того колебавшийся, пить ему или нет. Из парка я выезжал возле футбольного поля, на мгновение останавливался у светофора, спрашивая себя, припарковался ли кто из знакомых на полночном побережье.
Потом – на первую скорость, забывая про машины, давая зверюге размяться… тридцать пять, сорок пять… потом на вторую и с воем через перекресток на Линкольн-уэй, не думая, какой там горит – красный или зеленый… но главное, не выедет ли сейчас, начиная собственный пробег, из-за поворота какой-нибудь еще полоумный ночной оборотень. Их немного… но при трех полосах на пологой кривой летящему байку хватит места обойти что-угодно. Потом на третью… передача для ревунов, под семьдесят пять, и в ушах завывает, а на глазные яблоки давит так, словно прыгнул с высокого трамплина.
Подаешься вперед, сидишь на самом краю седла, мертвой хваткой вцепился в руль, когда байк начинает подпрыгивать и вибрировать на ветру. Задние фары далеко впереди все приближаются, быстрее, и вдруг – вж-жж-жж – пролетаешь мимо, кренясь, входишь в поворот у зоопарка, где шоссе сворачивает к морю.
Дюны тут пониже, и в ветреные ночи на трассу наносит песок. Он собирается толстыми наносами, такими же смертоносными, как лужи масла. На мгновение утратишь контроль… падение… скольжение кувырком… А на следующий день, может, двухдюймовая заметка в газете: «Неопознанный мотоциклист погиб вчера ночью, не вписавшись в поворот на трассе 1».
Ага… Но на сей раз песка нет, и рычаг идет на четвертую, и теперь исчезли все звуки, кроме шума ветра. Чудить так чудить, тянешься через руль, чтобы поднять луч света от передней фары, стрелка спидометра кренится к сотне, обожженные ветром глаза силятся разглядеть разделительную, пытаясь чуток пособить рефлексам.
Но когда дроссель сбоит, остается только та грань, по которой ты едешь, и нет права на ошибку. Все надо сделать верно. Вот тогда звучит странная музыка: когда так искушаешь судьбу, что страх превращается в упоение и вибрирует у тебя в локтях. На ста почти ничего не видно: слезы отбрасывает назад так быстро, что они испаряются, не долетев до ушей. Единственные звуки – ветер и глухой рев, рвущийся из глушителей. Следишь за белой линией и стараешься лечь на нее, крениться вместе с ней… С воем – в правый поворот, потом -в левый и вниз с пологого холма к Тихому океану… сбрасываешь скорость, высматриваешь копов, но лишь до следующего темного отрезка, а там еще нескольких секунд на краю… На краю… Нет простого, прямого способа объяснить это, потому что те, кто знает, где этот край, уже за него перевалили. Остальные – живые – те, кто контроль над собой развили настолько, насколько было им по зубам, но потом отшатнулись, сбавили обороты или что там еще делают, когда настает время выбирать между Сейчас и Потом.
Но Край еще где-то там. А может, внутри нас. Связь между байками и ЛСД не случайное порождение газетной шумихи. И то и другое – средство для достижения цели, места, где расставлены все точки над «i»
Ангелы ада: Странная и ужасная сага, Random House, 1966
ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В ЛАС-ВЕГАС: КОГДА ЖИЗНЬ СТАНОВИТСЯ ЖУТКОЙ, ЖУТЬ СТАНОВИТСЯ ПРОФЕССИОНАЛЬНОЙ
Приход начался, когда мы были на краю пустыни, неподалеку от Барстоу. Помню, я промямлил что-то вроде: «Кажется, меня слегка колбасит. Может, ты поведешь?»
И неожиданно со всех сторон раздались жуткие вопли, небо заполонили твари, похожие на огромных летучих мышей, потом ринулись вниз и, визгливо пища, спикировали на машину с открытым верхом, несущуюся на ста милях в час к Лас-Вегасу.
И чей-то голос возопил:
– Господи Иисусе! Да откуда взялись эти чертовы зверюги? Затем все снова стихло. Мой адвокат снял рубашку и лил
пиво себе на грудь – для лучшего загара.
– Какого хрена ты так орешь? – пробормотал он, уставившись на солнце с закрытыми глазами, спрятанными за круглыми испанскими темными очками.
– Не бери в голову, – отозвался я. – Твоя очередь вести. И, вдавив тормоза, направил «Большую красную акулу»
к обочине трассы. «Нет смысла упоминать про летучих мышей, – подумал я. – Бедолага сам их скоро увидит».
Был уже почти полдень, а нам все еще оставалось более сотни миль. Суровых миль. Я знал, что совсем скоро мы будем совершенно кривые. И назад не повернуть, и отдыхать времени нет. Придется сдюжить как сумеем. Регистрация прессы на легендарную «Минт 400» идет полным ходом, и нам нужно успеть к четырем, чтобы потребовать заказанный звуконепроницаемый люкс. Забронировал его модный спортивный нью-йоркский журнал, на его же деньги мы взяли напрокат с парковки на бульваре Сансет этот большой красный «шеви». В конце-то концов, я профессиональный журналист, а потому, живой или мертвый, обязан представить репортаж с места событий. Спортивные редакторы выдали мне наличными триста долларов, большая часть которых была сразу же потрачена на «опаснейшие» вещества. Багажник нашей машины напоминал передвижную полицейскую нарколабораторию. В нашем распоряжении были две сумки травы, семьдесят пять шариков мескалина, пять «промокашек» лютой кислоты, солонка с кокаином и целая галактика разноцветных стимуляторов, транков, визгунов, хохотунда, а также кварта текилы, кварта рома, ящик «Будвайзера», пинта сырого эфира и две дюжины ампул амила.
