Но все автократы в постели,
Наконец, одного находим, обмякшего после оргии и чрезмерного сна.
Уплетает сырные блинцы со сметаной и джином
на балконе красного дерева у всех на виду.
«Поднимай задницу, – я говорю. – Воскресенье, и все в церкви.
Сейчас самое время приложить их повесткой, вольно,
особенно Льюбоффу и крупным торговцам,
стервятникам, извращенцам
и благочестивым».
Юрист согласился.
У нас есть судебное дело и даже долг
исправить все Зло, какое есть.
Цена – четыре куска задатку и
десять за психа, дело сделано.
Я выписал чек на «Саблезубый
национальный банк»,
но он его освистал,
втирая особое масло
в ладони,
чтобы шанкры не зудели
невыносимо
в этот шаббат.
Маккон сломал ему нос
камбоджийским ударом с разбегу, потом мы
выпили его джин, съели его блинцы,
но не сумели найти,
кого б изнасиловать,
и вернулись к «Таверне морпехов»
выпить на солнышке.
Позже, из кутузки,
я послал пару телеграмм
нужным людям,
разъясняя мое положенье.
Spider Magazine, т. 1, № 7, 13 октября, 1965
ГЕНИИ ПО ВСЕМУ МИРУ ДЕРЖАТСЯ ДРУГ ЗАДРУГА, И СТОИТ ПРИЗНАТЬ ОДНОГО, КАК ВИБРАЦИЯ ПРОБЕГАЕТ ПО ВСЕЙ Ц
Арт Линклеттер
Я живу в тихом месте, и любой шум ночью означает, что вот-вот что-то случится: разом просыпаешься и думаешь, что бы это значило?
Обычно ничего, но иногда… Трудно приспособиться к городу, особенно когда ночь полна шумов и все они – привычная рутина. Машины, гудки, шаги… Никак не расслабиться, поэтому глушишь их тоненьким белым зудом косоглазого телика, блокируешь переключатель каналов и мирно дремлешь.
Не обращай внимания на кошмар в ванной. Просто еще один урод, беглец Поколения Любви, обреченный калека, не вынесший давления. Мой адвокат так и не смог свыкнуться с мыслью, которую часто отстаивают бывшие наркоманы и которая особо популярна у досрочно освобожденных, мол, без наркотиков улететь можно гораздо дальше, чем с ними.
Если уж на то пошло, то и я тоже. Но однажды – я жил чуть ниже по склону холма от доктора … на …-роуд*, в прошлом гуру кислоты, который впоследствии утверждал, что совершил скачок от наркобеспредела в сверхъестественное сознание. Так вот, однажды погожим днем, когда вихрь Великой Кислотной Волны Сан-Франциско только зарождался, я заглянул к доброму доктору с мыслью спросить (поскольку он уже тогда был большим авторитетом по части наркотиков), какой совет он мог бы дать соседу со здоровым любопытством к ЛСД.
* Имя и название вычеркнуты по настоянию юристов издательства. – Примеч. авт.
Припарковавшись на улице, я тяжело потопал по гравиевой дорожке, остановившись поболтать с его женой, работавшей в саду под сенью огромной соломенной шляпы. Хорошая сцена, подумал я: старик в доме варит очередную фантастическую наркостряпню, а в саду его жена пропалывает морковку или что там еще, напевая себе под нос мелодию, которую я не сумел распознать.
Напевает. Да, но пройдет почти десять лет, прежде чем я просеку, что это за звук: как Гинзберг, с головой ушедший в Ом, заунывным гудением он старался меня вычеркнуть. В том саду была не старушка, нет, это был сам добрый доктор, и своим мурлыканьем он силился блокировать сам факт моего существования, пытался не пустить меня в свое расширенное сознание.
Я несколько раз старался объясниться: просто сосед пришел просить совета у доктора, мол, как по-быстрому сварганить чуточку ЛСД у меня в домике у подножия того самого холма, где живет он. В конце-то концов, у меня есть оружие. И я люблю пострелять… особенно по ночам, когда в темноте так красиво вырывается голубое пламя, да еще и с забавным шумом. Ах да, пули у меня тоже есть. Про них нельзя забывать. Большие такие штуковины из свинца с медью, и летают они по долинке со скоростью триста семьдесят футов в секунду…
Но я всегда палил в ближайший холм или, если не удавалось, в темноту. Вреда я никому не желаю, просто мне нравятся хлопки и взрывчики. И я стараюсь никогда не убивать больше, чем могу съесть.
«Убивать?» Я сообразил, что мне никогда не объяснить вполне это понятие тому существу в саду. Оно мясо-то вообще ест? Глагол «охотиться» проспрягать сумеет? Что такое голод понимает? Способен осознать ужасный факт, что в том году мой средний доход составлял порядка тридцати двух баксов в неделю?
Нет. Тут надеждой на взаимопонимание и не пахнет. Это я признал, но лишь после того, как его курлыканье проводило меня по гравиевой дорожке и на машине вниз с холма. Забудь про ЛСД, сказал я себе. Только посмотри, до чего кислота довела бедолагу.
Поэтому еще полгода или около того я держался гаша и рома, пока не перебрался в Сан-Франциско и однажды ночью не очутился в месте под названием «Филмор Ауди-ториум». Так все и случилось. Один серый кусочек сахара и – БА-БАХ! Мысленно я оказался в садике доктора. Не на его поверхности, но под ней: я пер из хорошо унавоженной земли как какой-то гриб-мутант. Жертва нарковзрывчика. Натуральный уличный фрик, глотающий что попало. Но, помнится, однажды вечером в «Мэтрикс» заявился чел с огромным рюкзаком за плечами и заорал: «Хочет кто-нибудь Л… С… Д…? У меня с собой все, чтобы ее сварить. Нужно только место».
На него тут же накинулся менеджер, лепеча:
– Остынь, остынь, пойдем в кабинет.
После того вечера я его больше не видел, но перед тем как его забрали, чел раздал попробовать. Большие такие белые кристаллы. Есть свой я пошел в мужскую уборную, по дороге решив, что для начала съем половину. Идея хорошая, но в тех обстоятельствах малоосуществимая. Я съел первую половинку, но остальное просыпал на рукав красной пендлтонской рубашки… И пока я размышлял, что же теперь делать, вошел один из музыкантов.
– В чем проблема? – спросил он.
– Ну… – протянул я. – Белый порошок у меня на рукаве – ЛСД.
Он промолчал. Только схватил меня за руку и начал сосать рукав. Жуткое зрелище. Интересно, что случилось бы, если бы в этот момент вошел какой-нибудь юный брокер и нас за этим застал. А пошел он, подумал я. Если повезет, это сломает ему жизнь: он вечно будет подозревать, что за узкой дверью туалета любимого бара мужики в красных пендлтонских рубашках ловят кайф на том, о чем он понятия не имеет. Посмеет ли он пососать рукав? Скорее всего, нет. Лучше уж поберечься. Сделать вид, что ничего подобного не видел.
* * *
Странные воспоминания приходят этой ночью в Лас-Вегасе. Сколько лет минуло? Пять? Шесть? А кажется, целая жизнь или по меньшей мере лучшая ее часть – своего рода пик, который больше не повторится. Сан-Франциско в середине 60-х был особым временем и местом, частью которого стоило быть. Может, даже что-то значил. А может, в конечном итоге и нет. Никакое объяснение, никакой микс слов или музыки не передаст ощущение, что было в том закоулке мира и времени. Что бы это ни значило…
