Взвод несется к кафе и сталкивается с несколькими людьми, которые хотят оттуда выйти. Десантники угрожают убить их, но не предпринимают попытки ни арестовать, ни обыскать и загоняют назад внутрь кофе. Затем они через громкоговоритель требуют, чтобы все вышли с поднятыми руками. Почти сразу после требования они открывают огонь – по открытой двери кафе и с расстояния не более фута, – выпустив две высокомощные гранаты со слезоточивым газом, предназначенные «для использования против забаррикадировавшихся преступников» и способные с расстояния трехсот футов пробить сосновую доску дюймовой толщины.
Затем, когда мужчина с автоматическим пистолетом пытается сбежать через заднюю дверь, десантники отбирают у него оружие и приказывают проваливать, даже не заведя протокол, а потом еще два часа стоят перед домом, блокировав главную улицу и собрав большую толпу. Через два часа этого идиотизма до них «доходит слух» – опять-таки из анонимного источника, – что внутри бара, который они изолировали два часа назад, возможно, лежит раненый. Поэтому они «выбивают дверь» и находят тело известного журналиста, по словам Акосты, «единственного чикано в Восточном Лос-Анджелесе, которого по-настоящему боится полиция».
Сколь бы невероятным это ни казалось, шериф решает придерживаться этой истории – невзирая на растущее число показаний очевидцев, которые опровергают заявления полиции. Полицейские твердят, мол, отправились в «Серебряный доллар» арестовывать «вооруженного мужчину». Но через восемь дней после убийства они все еще стараются установить источник этой фатальной наводки.
* * *
Через две недели во время коронерского дознания главный свидетель полиции таинственным образом исчезает. Пятидесятилетний Маруэль Лопес взял было на себя ответственность за «наводку», заявив, что видел двух вооруженных мужчин (одного с револьвером, другого с винтовкой наперевес), которые вошли в «Серебряный доллар» незадолго до того, как был убит Салазар. Лопес быстро «подозвал» офицеров шерифа, патрулировавших переулок неподалеку, и они отреагировали, припарковав патрульную машину прямо напротив кафе на другой стороне шестиполосного бульвара. Затем через громкоговоритель помощники шерифа выступили с двумя внятно произнесенными требованиями – всем в баре «выбросить оружие и выходить с поднятыми руками».
Далее, по словам Лопеса, после пяти- или десятиминутного ожидания в сторону кафе были выпушены три снаряда со слезоточивым газом, один из которых срикошетил о косяк, а два со свистом прошли через черную занавеску, висящую в паре футов за самим открытым проходом. Из-за темноты было не разобрать, что происходит внутри, добавил Лопес.
По его собственным показаниям на дознании, поведение Лопеса субботним полднем 29 августа было весьма необычным. Когда вспыхнули беспорядки и толпа начала грабить и жечь, мистер Лопес снял рубашку и, облачившись в красный, флуоресцентный охотничий жилет, встал посреди бульвара Уиттьер регулировать движение. Эту роль он играл с таким пылом и рвением, что к вечеру сделался знаменитостью. Видели, как в разгар беспорядков он выволакивает на середину бульвара сиденье автобуса, чтобы блокировать движение и перенаправить его на боковые улицы, а позднее, когда все улеглось, было подмечено, как он направляет группу помощников шерифа к кафе «Серебряный доллар».
И действительно, две недели спустя трудно было утверждать, что он не был в центре событий. Его показания на дознании звучали совершенно логично и настолько осведомленно, что трудно было понять, как столь явный свидетель-экстраверт мог улизнуть от интервью и цитирования или хотя бы упоминания десятками репортеров, следователей и всевозможных осведомителей, у кого был доступ к делу Салазара. Его фамилию не упомянул даже офис шерифа, который мог бы избежать уймы нападок общественности, хотя бы намекнув, что у него есть столь ценный свидетель, как Мануэль Лопес. А ведь шериф с охотой выставлял двух других «своих» свидетелей, ни одни из которых не видел «вооруженных мужчин», но оба подкрепили версию Лопеса о том, как происходила перестрелка. Во всяком случае, подтверждали ее, пока полиция не представила Лопеса. Тогда два других свидетеля отказались от дознания, а один из них признал, что его настоящее имя Дэвид Росс Риччи, хотя первоначально полиция представила его как «Рика Уорда».
* * *
Дознание по делу об убийстве Салазара громыхало шестнадцать дней, с начала и до конца привлекая толпы зрителей и освещение в прямом телеэфире. (В редком проявлении бесприбыльного единства все семь местных телестанций образовали своего рода синдикат, распределяй репортеров, чтобы в каждый следующий день слушания транслировались по другому каналу.) Освещение в Los Angeles Times (его вели Пол Хьюстон и Дейв Смит) было настолько полным и зачастую настолько пронизанным личными чувствами, что собранное досье Смита-Хьюстона читается как увлекательный документальный роман. Взятые в отдельности, эти статьи – просто хорошая журналистика. Но расположенные в хронологическом порядке как единый документ они больше чем сумма статей. Главная тема проступает словно бы нехотя – по мере того, как оба журналиста неизбежно приходят к очевидному выводу, что шериф, вкупе с подчиненными и своими официальными союзниками, с самого начала лгал. Прямо это нигде не говорится, но свидетельств более чем достаточно.
Дознание коронера – это не суд. Его цель – установить обстоятельства смерти того или иного лица, а не то, кто его убил и почему. Если обстоятельства указывают на нечистую игру, следующий шаг за окружным прокурором. В Калифорнии суд присяжных на коронерском дознании может вынести лишь два возможных вердикта: что смерть наступила «от несчастного случая» или что она наступила «от рук другого лица». А в случае Салазара шерифу и его союзникам требовался только вердикт «смерть от несчастного случая». Любой другой оставил бы дело открытым – и не только в плане возможного суда по обвинению в умышленном или непредумышленном убийстве над помощником шерифа Томом Уилсоном, который наконец признался, что именно он выпустил смертоносный снаряд, но и под угрозой миллионного иска по обвинению в халатности против округа, который могла бы подать вдова Салазара.
Вердикт в конечном итоге зависел тот того, поверят ли присяжные показаниям Уилсона, дескать, он стрелял в «Серебряный доллар» – в потолок, дабы граната со слезоточивым газом срикошетила за стойку и, взорвавшись там, вынудила вооруженного неизвестного выйти. Но Рубен Салазар каким-то образом исхитрился подсунуть голову под этот тщательно направленный снаряд. По словам Уилсона, он так и не смог сообразить, что вышло не так.
Не смог он сообразить и того, как Рауль Руис сумел «подправить» снимки, из которых следует, что он, Уилсон, и по меньшей мере еще один помощник шерифа целятся не просто в «Серебряный доллар», а прямо в головы людей. Руис объяснил это без труда. Его показания на слушании не отличались от истории, которую он рассказал мне всего через несколько дней после убийства. И когда дознание закончилось, на двух тысячах двадцати пяти страницах дела (показания шестидесяти одного свидетеля и описание двухсот четырех прилагаемых улик) не нашлось ничего, что бросило бы тень сомнений на «Отчет свидетеля-чикано», который Руис написал для La Raza в то время, когда шериф все еще утверждал, что Салазар погиб от «случайного выстрела» во время беспорядков в Лагуна-парке.
