Бартос – в одной лиге с Уилтоном «Уинком» Джэффи-младшим, нью-йоркским биржевым брокером, которого недавно отстранили от торгов за махинации с ценными бумагами. Джэффи приложил немало труда, чтобы в Аспене выставить себя ценителем прогрессивного искусства и эстетом с восточного побережья. Но когда Комиссия по ценным бумагам и биржевым операциям его прищучила, он быстренько сдал основательный кусок своего огромного ранчо – между Аспеном и Вудс-Крик – в аренду крупной горнодобывающей компании из Грэнд-Джанкшн, которая тут же начала изымать землю и тоннами продавать ее департаменту дорог штата. А теперь, разрушив почвенный слой и загрязнив реку Роуринг-форк, свиньи требуют изменить тип своей зоны, чтобы построить асфальтовый завод – в красивом аспенском поместье, которым Уинк Джэффи, без сомнения, часто похваляется перед своими прогрессивными друзьями с Уолл-стрит.
Вот такие темные дельцы и лицемеры-проходимцы сходят в Аспене за «либералов». Поэтому мы ничуть не удивились, когда в середине кампании многие из них демонстративно отказались поддерживать Эдвардса. Поначалу им нравились наши слова и то, как мы в честном бою пламенно сражаемся за очередное безнадежное дело, и так далее, но когда все пошло к тому, что Эдвардс победит, наши либеральные союзники запаниковали.
* * *
К полудню дня выборов реальный вопрос оставался один: сколько либералов устоит. Несколько перешли на нашу сторону, но их было слишком мало, чтобы дать вторую часть нервничающего электората, на который мы изначально рассчитывали. Мы планировали сварганить одноразовую коалицию и деморализовать местный финансово-политический истеблишмент, выиграв гонку за пост мэра, пока враг не спохватился. Аспенские либералы – постоянное меньшинство, которое, невзирая на вечные старания, вообще никогда ничего не выигрывало, а знаменитый аспенский «андеграунд» – меньшинство гораздо большее, которое никогда ничего не пыталось выиграть.
А потому сила была нашим первым приоритетом. Платформа – во всяком случае ее версия для публики – была намеренно туманной и в силу этого достаточно гибкой, чтобы угодить либералам и не дать распасться коалиции. С другой стороны, даже ядро организаторов кампании Эдвардса не могло гарантировать, что, едва его выберут, он не начнет закладывать дерном улицы и спускать шкуру с шерифа. В конце-то концов, он юрист, человек не самой почтенной профессии, и, хотя никто не говорил этого вслух, мы понятия не имели, что учинит этот тип, если его выберут. Может, превратится в злобное чудище и посадит нас всех за подстрекательство.
Никто из нас, по сути, Джо Эдвардса не знал. Неделями мы шутили на счет «призрачного кандидата», который возникает время от времени и утверждает с трибуны, дескать, он беспомощный винтик загадочной политической машины, дескать, однажды воскресной ночью у него зазвонил телефон и из трубки ему сказали, что он баллотируется в мэры.
Более-менее правда. Я позвонил ему, основательно набравшись и выйдя из себя из-за слуха, мол, свора местных политиканов уже решила, кому быть следующим мэром Аспена: какая-то безмозглая старушенция пройдет без оппозиции от идиотской непристойности с названием то ли Объединенный фронт, то ли Прогрессивная солидарность при поддержке Леона Юриса, главного в Аспене любителя порнофильмов, который для оплаты счетов пишет книги вроде «Исхода». Услышал я этот слух в гостиной Пегги Клиффорд, и, помнится, мы оба решили, что на сей раз сволочи зашли слишком далеко.
Кто-то предложил кандидатуру Росса Гриффина, бывшего лыжника-любителя и пожизненного горного битника, который как раз слез с травы и поговаривал о том, чтобы избираться в городской совет. Но десяток-другой пробных звонков убедили нас, что Росс недостаточно странен, чтобы гальванизировать улицы, а это, как нам казалось, было совершенно необходимо. (И, как выяснилось, ошиблись: Гриффин баллотировался в совет и победил с огромным преимуществом в участке, полном хипарей.)
Но в то время мы сочли, что желательно подыскать кандидата, чьи Странные Вкусы и Паразаконное Поведение были бы вне всяких сомнений, человека, чья кандидатура побьет все рекорды политической наглости, чье имя вызовет страх и шок в душе каждого бюргера и чья полнейшая непригодность для данного поста даже самых аполитичных наркодетишек из самого раздолбанного района заставит закричать: «Да! Я должен за такого проголосовать]»
Джо Эдвардс подошел не стопроцентно. Для кислотников он был чуточку правильным, для либералов – чересчур странным, но оставался единственным кандидатом, хоть сколько-нибудь приемлемым и для того, и для другого крыла нашей неоперившейся коалиции. Через сутки после нашего первого бессвязного разговора о том, чтобы «баллотироваться в мэры», он сказал: «Ха, а почему нет?»
На следующий день было воскресенье, и в театре «Уиллер-опера» давали «Алжирскую битву». Мы договорились встретиться на улице после спектакля, но найти друг друга было не просто, ведь я не знал, как он выглядит. В результате мы послонялись немного, искоса поглядывая друг на друга, и, помню, я думал: «Господи, неужели это он? Этот недотепа с бегающими глазками? Черт, да он никогда ничего не выиграет!»
Наконец, после неловких первых фраз мы пошли в старый отель «Джером» и заказали пива в вестибюле, где можно было поговорить наедине. В ту ночь военная машина нашей кампании состояла из меня, Джима Солтера и Майка Солхейма, но Эдвардса мы заверили, что мы лишь верхушка айсберга, который вознесет его прямо к судоходным путям настоящей политики. Я чувствовал, как неловко Солхейму с Солтером. И правда дурацкая ситуация: сидеть в отеле и заверять совершенно незнакомого человека, что одно его слово, и мы сделаем его мэром Аспена.
Ни у кого из нас не было даже зачаточных знаний, как проводить политическую кампанию. Солтер писал сценарии («Скоростной спуск») и книги («Спорт и хобби»). Солхейм когда-то владел первоклассным баром «Лидвиль» в Кетчуме, Айдахо, а в Аспене занимался покраской домов. Я же два года прожил в десяти милях от города, делая все возможное, чтобы избегать лихорадочной реальности Аспена. Мне казалось, мой образ жизни не совсем подходит к битвам с политическим истеблишментом мелкого городка. Истеблишмент оставлял меня в покое, не докучал моим друзьям (за двумя неизбежными исключениями – оба юристы) и упорно игнорировал все слухи о безумии и вспышках насилия в окрестностях моего дома. В ответ я упорно избегал писать про Аспен. При редких столкновениях с местными властями со мной обращались как с чем-то средним между полоумным отшельником и росомахой, то есть старались как можно дольше не трогать.
А потому кампания 69-го была для меня шагом гораздо более серьезным, чем для Джо Эдвардса. Он уже отведал политических конфликтов и, казалось, вошел во вкус. Но мое соприкосновение с политикой вылилось в капризное нарушение того, что до сих пор было очень и очень удобным перемирием. Оглядываясь назад, я даже не могу сказать наверняка, что именно меня подтолкнуло. Возможно, Чикаго, та выматывающая неделя в августе 68-го. Я поехал на съезд демократов журналистом, а вернулся бредящим чудовищем.
Та неделя в Чикаго была для меня страшнее самого худшего кислотного трипа, о котором я только слышал. Она раз и навсегда изменила химию моего мозга, и, когда я наконец немного пришел в себя, меня обуяла абсолютная уверенность, что для меня нет и не может быть никакого личного перемирия в стране, способной взрастить такого злокачественного монстра, как Чикаго, и гордиться им. Внезапно показалось остро необходимым схватить за руку тех, кто умудрился пробраться во власть и дал ему развиться.
