Я оставил Стедмана рисовать в «Деннике», а сам пошел делать за обоих ставки в четвертом забеге. Когда я вернулся, он напряженно рассматривал группу молодых людей за столиком неподалеку.
– Только взгляни, какое разложение на этом лице! – прошептал он. – Посмотри на безумие, алчность, страх!
Посмотрев, я быстро отвернулся от столика, который он рисовал. Его жертва оказалась моим старым другом, футбольной звездой старших классов школы с шикарным красным «шевроле» без верха, который, как говорили, ловко умеет расправляться с застежками бюстгальтеров 32 «Б». Его прозвали Котом.
Но сейчас, десяток лет спустя, я узнал бы его только здесь: бар «Денник» в день дерби самое логичное место для встречи. Косые оплывшие глаза и улыбка сутенера, синий шелковый костюм и друзья с внешностью закутивших банковских клерков.
Стедман хотел посмотреть на кентуккийских полковников, но не знал, как они выглядят. Я сказал, пусть пойдет в мужскую уборную и поищет типов в белых льняных костюмах, блюющих в писсуары.
– Обычно по переду у них большие пятна от виски. Но смотри на ботинки, это их выдает. Большинство умудряется на одежду не наблевать, но мимо ботинок никогда не промажет.
В ложе недалеко от нашей сидела полковник Анна Фридмен Голлмен, председатель и хранитель великой печати Почетного ордена «Кентуккийских полковников». Не все из эдак семидесяти шести миллионов кентуккийских полковников сумели попасть в этом году на дерби, но многие сдержали клятву и за несколько дней до скачек собрались на ежегодный обед в отеле «Силбэч».
Сами скачки были назначены после полудня, и по мере приближения магического часа я предложил Стедману, мол, наверное, надо провести какое-то время на поле, среди бурлящего человеческого моря по ту сторону беговой дорожки. Он как будто занервничал, но поскольку ничего из ужасов, какие я предвещал, пока не случилось – никаких беспорядков, огненных бурь или диких нападений пьяниц, – пожал плечами:
– Ладно, пошли.
Чтобы попасть туда, потребовалось миновать множество проходных, каждый раз спускаясь на ступеньку по социальной лестнице, а потом еще И через туннель под беговыми дорожками. На выходе из туннеля мы испытали такой культурный шок, что некоторое время приходили в себя.
– Господи милосердный! – пробормотал Стедман. – Это же… Господи!
Сжимая крохотную камеру, он ринулся вперед, а я следом, на бегу набрасывая заметки.
* * *
Полнейший хаос… Не то что лошадей, беговых дорожек не видно… Всем плевать. Огромные очереди у касс, потом люди отходят посмотреть, как на табло вспыхивают номера победителей, как в гигантской лотерее.
Старые негры спорят из-за ставок… «Подожди-ка. Давай я» (размахивая пинтой виски и пригоршней долларовых банкнот); девчонка сидит на плечах у парня, на футболке у нее – «Украдено из тюрьмы Форт-Лодердейл». Тысячи тинейджеров, рок-группа поет: «Пусть воссияет солнце», десять солдат охраняют американский флаг, а вокруг шатается огромный пьяный жирдяй в синей футбольной майке (№ 80) с квартой пива в руке.
Тут алкоголь не продают… слишком опасно… и уборных тоже нет. Кулыуристское шоу Маскл-бич… Вудсток… уйма копов с дубинками, но никаких признаков беспорядков. Издали клуб выглядит как открытка с Кентуккийского дерби.
* * *
Мы вернулись в клуб смотреть основные забеги. Когда толпа поднялась пялиться на флаг и петь «Мой старый дом Кентукки», Стедман обернулся к толпе и начал отчаянно рисовать. Где-то в верхних ложах взвизгнули: «Развернись, урод волосатый!».
Сам забег продолжался две минуты, и даже с наших сверхпрестижных мест и с двенадцатикратным биноклем нельзя было разглядеть, что на самом деле происходит. Позднее по выкладкам на табло в ложе для прессы мы кое-как поняли, что сталось с нашими лошадьми. Святая Земля, которую выбрал Ральф, на финальном повороте споткнулась и сбросила жокея. Моя, Немой Экран, на финишной прямой лидировала, но пришла пятой. Победил со ставками шестнадцать к одному какой-то Пыльный Капитан.
Едва скачки закончились, толпа резко качнулась к выходам, рванула к автобусам и такси. На следующий день Courier писал о хаосе на стоянке: людей били кулаками и ногами, обчищали карманы, терялись дети, летели бутылки. Но все это мы пропустили, удалившись в пресс-бар для послезабеговой выпивки. К тому времени мы оба были не в себе от чрезмерных возлияний, перегрева на солнце, культурного шока, недосыпания и упадочности происходящего. В баре мы проболтались достаточно, чтобы посмотреть, как журналисты толкаются, чтобы взять интервью у владельцем победившей лошади, франтоватого типчика по фамилии Леменн, который только сегодня утром прилетел в Луисвилль из Непала, где «уложил рекордных размеров тигра». Спортивные журналисты одобрительно забормотали, официант долил Леменну «Чивас Ригал». Леменн только что выиграл сто двадцать тысяч на лошади, которая два года назад обошлась ему в шесть с половиной. По роду деятельности, по его словам, он «подрядчик на покое». А после, улыбаясь до ушей, добавил: «Только что отошел от дел».
Остаток дня расплылся в безумии. И остаток вечера тоже. И следующий день и следующая ночь. Случилось столько всего ужасного, что сейчас я даже думать об этом не могу, не говоря уже о том, чтобы опубликовать. Стедману повезло, что он выбрался из Луисвилля без серьезных увечий, мне повезло, что я вообще выбрался. Одно из самых отчетливых воспоминаний того мерзкого времени: в субботу вечером в бильярдной клуба «Пенденнис» один мой старый друг напал на Ральфа. Мужик разорвал на себе рубашку, а после решил, что Ральф пристает к его жене, которую Ральф как раз рисовал. Обошлось без рукоприкладства, но психологический шок был основательный. Последней каплей стал адский карандаш англичанина: Стедман попытался – в знак примирения – подарить рисунок девице, в ухлестывании за которой его обвинили. На том из «Пенденниса» нам пришлось убираться.
* * *
Около половины одиннадцатого в понедельник меня разбудило царапанье в дверь. Свесившись с кровати, я отодвинул занавеску настолько, чтобы увидеть, что на балконе стоит Стедман.
– Чего тебе, на хрен, надо? – крикнул я.
– Как насчет завтрака? – спросил он.
Я сполз с кровати и попытался открыть дверь, но она закачалась на цепочке и снова захлопнулась. Я с цепочкой не справился! Гребаная железка никак не выходила из паза, поэтому, резко дернув за дверь, я просто оторвал ее от стены. Ральф и глазом не моргнул.
– Ну и ну, не повезло! – пробормотал он.
Я едва его видел. Глаза у меня так распухли, что едва открывались, а от внезапной вспышки солнечного света из двери я ошалело заморгал, как большой и беспомощный крот. Стедман мямлил что-то про головокружение и жуткую жару; я упал на кровать и несколько минут старался на нем сосредоточиться, пока он рассеянно бродил по комнате, потом вдруг метнулся к холодильнику и схватил кольт 45-го калибра.
– Господи, – сказал я. – Ты слетаешь с катушек. Кивнув, он сорвал крышку с бутылки и сделал долгий глоток.
