В камере декомпрессии, округлой стальной камере двенадцати футов в диаметре, др. Томпсон почти три недели провел без сознания. Когда он наконец пришел в себя, общение с ним было возможно только через треснувшую трубку громкоговорителя и посредством кратких записок, подносимых к стеклу оконца. По его настоянию в камере был установлен телевизор, и путем крайне сложных маневров он исхитрился смотреть слушания по Уотергейту, но в связи с опасной разницей атмосфер мог лишь передавать бессвязные заметки о своих впечатлениях своему давнему другу и товарищу Дьюку, который немедленно прилетел в Майами за свой счет.
Когда стало очевидно, что др. Томпсон не выйдет из камеры до конца своих дней, Дьюк оставил его в Майами (где ему легко дышалось с телевизором и несколькими блокнотами) и вернулся в Колорадо, где провел последние три месяца, занимаясь личными и прочими делами доктора, а кроме того, закладывая основу его предвыборной кампании за место в сенате в 1974 году.
Это была знакомая роль для Дьюка, который с 1968 г. – после четырнадцати лет выдающейся службы в ЦРУ, ФБР и в отделе сбора информации полицейского управления города Питсбурга – был близким другом и советчиком др. Томпсона. С тех пор как он поступил к др. Томпсону, его обязанности по понятным причинам были очень и очень многосторонними. Его называли «экспертом по оружию», «литературным негром», «телохранителем», «пиарщиком» и «бессердечным водопроводчиком».
«В сравнении с тем, что я сделал для Томпсона, – говорит Дьюк, -и Гордон Лидди, и Говард Хант просто обдолбанные молокососы».
Из данного меморандума следует, что Дьюк немало времени провел в Колорадо, где смотрел телетрансляции слушаний по Уотергейту, но также и очевидно, что его предварительные выводы сильно отличаются от тех, к каким пришел др. Томпсон со своей, надо признать, исключительной позиции в камере декомпрессии в центре Майами.
Редакция Rolling Stone в настоящее время предпочитает оставить без комментария оба эти мнения, равно как и кошмарную бурю кассовых чеков и инвойсов, поданных Дьюком в связи с данным сомнительным меморандумом. Тем не менее, сообразуясь с нашей давней традицией, мы ставим интересы общества (в данном случае публикацию меморандума Дьюка) много выше наших неизбежно приземленных свар из-за стоимости завтрака или ланча.
Нижеследующее – бессвязная смесь официальных сообщений Дьюка для нашей редакции и «Заметок по Уотергейту» Томпсона (переданных нам Дьюком) из камеры декомпрессии в Майами. Хронология не вполне последовательна. Например, первая записка Дьюка отражает его заботу и тревогу из-за решения др. Томпсона уехать из Майами, как только врачи подтвердят его способность функционировать при нормальном давлении, и направиться прямо в жестокую и политически взрывоопасную атмосферу Вашингтона, округ Колумбия. В отличие от Дьюка др. Томпсон как будто слепо одержим ежедневными деталями слушаний по Уотергейту. И как следует из данного меморандума, др. Томпсон поддерживал постоянный контакт (по словам врачей, наблюдавших за его камерой декомпрессии, вопреки физической и психологической реальности) со своими давними союзниками по предыдущей кампании Тимом Краусом и Ральфом Стедманом. Полученный не далее как вчера инвойс из отеля «Уотергейт» показывает, что некто заказал номера люкс на верхнем этаже с видом на реку на имя «Томпсон, Краус и Стедман». Четыре соседних номера за $ 277 в день с длинным перечнем спецоборудования и авторизацией на неограниченное обслуживание внутри отеля.
Нужно ли говорить, что мы… Ну да зачем об этом упоминать? Идиоты уже там, и что-то да выплывет. Препирательства можно оставить на потом.
Редакция
Памятка Дьюка № 9, 2 июля 1973 Джентльмены!
Это подтвердит прошлые предостережения, направленные мой в редакцию. Состояние др. Томпсона остается опасно нестабильным, а его очередные сообщения не оставляют сомнений в том, что он по-прежнему считает себя комментатором Rolling Stone по вопросам внутренней политики и в этом качестве умудрился договориться о вылете из Майами в Вашингтон, чтобы «освещать» остатние эпизоды слушаний по Уотергейту. Я понятия не имею, что на самом деле он имеет в виду под выражением «освещать», но телефонный разговор прошлым вечером с его врачами заставил меня серьезно задуматься. Он выйдет из камеры только в конце недели, но уже говорит «о насыщенном освещении». По словам врачей, общаться с ним в камере можно было лишь посредством подносимых к стеклу записок, но, подозреваю, у него там есть телефон, так как он, по всей очевидности, долго разговаривал с Краусом, Стедманом, Манкевичем и несколькими другими лицами. В понедельник, около половины четвертого утра, возле камеры был замечен некто, похожий на Крауса, и звонок агенту Стедмана в Лондон подтвердил, что Ральф вылез из своей берлоги на юге Франции и заказал билет на рейс Париж-Вашингтон на следующий четверг, в канун выписки Томпсона.
Манкевич, как водится, все отрицает, но я разговаривал вчера с Сэмом Брауном в Денвере, и он сказал, что в Вашингтоне поговаривают, дескать Фрэнк «ведет себя очень нервно» и «ящиками» заказывает «Дикую индейку» в магазине «Чеви Чейз Ликере». На мой взгляд, это говорит о том, что Фрэнк что-то знает. Вероятно, он разговаривал с Краусом, но по номеру Тима в Бостоне никто не отвечает, так что перепроверить я не могу.
* * *
Д. Скуэйн, специалист по кессонной болезни в Майами, говорит, что Томпсон «приемлемо вменяем» (что бы это ни значило) и что у врачей нет причин держать его в камере дольше пятницы. Мои настойчивые просьбы немедленно отправить его в Колорадо – если понадобится, под охраной – не были восприняты всерьез. Как вам известно, счет за его пребывание в камере уже перевалил за три тысячи долларов, и врачи не жаждут держать его там дольше, чем абсолютно необходимо. В ходе разговора с доктором Скейном вчера вечером у меня сложилось впечатление, что пребывание Томпсона в камере было для персонала определенно неприятным. «Я вообще не понимаю, почему он просто не скукожился и не помер, – сказал мне Скуэйн. – Только монстр способен выжить после такой травмы».
В его голосе я различил разочарование, но не видел причины спорить. Мы ведь уже это проходили, верно? И всегда одно и то же. В настоящий момент меня как де-факто личного опекуна Томпсона заботит лишь одно: как помешать ему впутаться в какие-либо серьезные неприятности, если он решительно намерен отправиться в Вашингтон.
А он, подозреваю, намерен, а это значит, что на счет Rolling Stone будут записаны огромные суммы. Напишет ли он что-то путное, значения не имеет, так как что бы он ни написал – если напишет, – к моменту появления в печати оно уже устареет. Даже Washington Post и New York Times, которые ежедневно (но с трехдневным опозданием) доставляют сюда, в Вуди-Крик, не способны состязаться со спонтанным, забивающим мозги ужасом, который изрыгает постоянно телевизор.
Например, в прошлую субботу я мирно занимался своими делами, следил за лавкой, так сказать, когда с экрана вдруг полилось поистине непристойное интервью Майка Уоллеса с Джоном Эрлихманом.
Мы с Джином Джонсоном, давним другом др. Томпсона и бывшим генеральным менеджером Aspen Wallposter, сидели на веранде, когда Сэнди позвала нас внутрь смотреть передачу. Лицо у Эрлихмана было таким ужасным, так очевидно выдавало человека, погрязшего во лжи и неумелых предательствах, что в нашем измученном состоянии почти невыносимо было его видеть.
