…Очень непросто вставать утром в семь часов, если накануне ты пил алкогольные напитки в компании Оли. И не просто пил, а напивался. Сознательно.
Еще сложнее, чем встать в семь утра, – разбудить двоих четырехлетних детей, накормить их йогуртами, одеть в пятьсот одежек и отбуксировать в детский сад, который находится в… То есть в нескольких автобусных остановках от твоего дома.
Это подвиг, скажу честно.
При этом надо постараться выглядеть трезвой труженицей и порядочной матерью. Чтобы ни дети не пропалили, ни воспитательница.
На Лелю надежды никакой. Она сама никакая. Значит, быть мамой-обезьянкой сегодня придется мне. И тащить двоих киндеров в садик, сохраняя при этом равновесие.
А почему я этому ни разу не удивлена? Не знаете? И я не знаю. Но косить-то надо…
Бужу, кормлю, одеваю детей. Параллельно капаю в глаза визин и закидываю в пасть пачку орбита. Выгляжу, как гуманоид, который всю ночь пил свекольный самогон, сидя в зарослях мяты. Но это лучшее, что я на тот момент могу из себя вылепить.
Запихиваю детей в битком набитый автобус, утрамбовываю их куда-то в угол и, повиснув на поручне, засыпаю…
– Мам… – слышу как сквозь вату голос сына. – Мам, а когда мне можно жениться?
Ну ты спросил, пацан… Маме щас как раз до таких глобальных вопросов…
– Когда хочешь, тогда и женись. Ответила и снова задремала.
– Ма-а-ам… – Сыну явно скучно. С Лелькиной Леркой он бы, может, и поговорил. Только я ей рот шарфом завязала. Не специально, честное слово. Поэтому Лерка молчит, а я отдуваюсь.
– Ну что опять?!
– Знаешь, я на Вике женюсь. На Игнатьевой.
Тут я резко трезвею, потому что вспоминаю девочку Вику Игнатьеву.
Сорок килограммов мяса в рыжих кудрях. Мини-Трахтенберг. Лошадка Анжела. Я Вике по пояс.
– Почему на Вике?! Ты ж на Лиле хотел жениться, ловелас в рейтузах! У Лили папа симпатичный и на джипе! Зачем тебе Вика, господи прости?!
На меня с интересом смотрит весь автобус. Им, поклонникам «Аншлага», смешно! Они видят похмельного гуманоида с двумя детьми, один из которых замотан шарфом по самые брови, а второй зачем-то хочет жениться. И смеются.
А мне не смешно. Мне почему-то сразу представляется, как в мою квартиру, выбив огромной ногой дверь, входит большая рыжая Годзилла и говорит: «А ну-ка, муженек, давай твою мамашку на хрен ликвидируем экспрессом с балкона четвертого этажа. Она у тебя в автобусах пьяная катается, в мужиках не разбирается и вообще похожа на имбецила». И мой сынок, глядя влюбленными глазами на этого Кинг-Конга в юбке, отвечает: «Ну, конечно, Вика Игнатьева, моя жена возлюбленная, мы щас выкинем эту старую обезьяну из нашего семейного гнезда».
И молодожены, улюлюкая, хватают меня за руки за ноги и кидают вниз с балкона…
В ушах у меня явственно стоял хруст моих костей.
– Почему на Вике?! – снова заорала я, наклонившись к сыну, насколько позволяла длина руки, которой я держалась за поручень. Отпустить его я не могла. Хотя автобус уже приближался к нашей остановке. По ходу, я возьму этот поручень с собой…
Сын моргнул. Раз. Другой. А потом вскинул подбородок, и ГРОМКО ответил:
– А ты видала, какие у Вики сиськи?! Больше, чем даже у тебя!
Занавес.
Из автобуса я вылетела пулей, волоча за собой сына и Лерку, а за спиной умирали от хохота пассажиры автобуса. Им смешно…
Когда я вернулась из сада, Лелька уже проснулась.
– Кофе будешь, пьянь? – спрашивает меня, а сама в кофеварку арабику сыплет. Полкило уже насыпала точно.
– Буду. – Я отбираю у Лельки банку с кофе. – На халяву и «Рама» – сливочное масло. Ты хоть посмотри, скока кофе нахре-начила.
– По фигу.. – трет красные глаза Лелька. – Щас попью – и к себе. Сдается мне, наши панки у меня дома погром устроили. Ты на работу попилишь, спать там завалишься, а мне грязищу возить полдня. Из-за тебя, между прочим.
Ага, спать я на работе завалюсь… Очень смешно.
Провожаю Лельку, смотрю на себя в зеркало, вздрагиваю и снова иду в ванну.
Заново умываться, краситься и заливать в глаза визин. Ибо с такой пластилиновой рожей идти на работу просто неприлично.
Дзынь!
Дорогая тетя, как ты исхудала… Кому, блин, не спится в полдевятого утра?!
С закрытыми глазами, потому что рожа в мыле, с пастью, набитой зубной пастой, по стенке ползу на звук телефона.
– Алло! – отвечаю в трубку, и зубная паста разлетается из моего рта по стенам кухни.
– Срочно ко мне!
И короткие гудки. Кто это был вообще? Я даже голос узнать не успела…
На ощупь нахожу полотенце для посуды, вытираю им глаза и смотрю на определитель номера. Лелька.
«Срочно ко мне!» Еще чего! Мне на работу выходить через десять минут. Какого хрена я должна срываться?
Набрала ей. Послушала минут пять длинные гудки. Потом автоматически стерла со стены зубную пасту, бросила полотенце в стиральную машину, схватила сумку и вылетела на улицу, забыв запереть дверь.
…Подругу я нашла на лестничной клетке возле ее квартиры. В ступоре.
– Пришла? – вяло поинтересовалась она и хищно улыбнулась.
– Прибежала даже. Где трупы?
– Какие трупы?
– Не знаю. Но за «Срочно ко мне» ты ответишь. Если трупов нет – я тебя умерщвлю, уж извини. Я же на работу опоздала! Мне теперь всю плешь прогрызут и еще выговор влепят.
Лелька затушила сигарету в банке из-под горошка и кивнула головой в сторону двери.
– Иди.
Я сделала шаг к двери и обернулась.
– А ты?
Она достала из пачки новую сигарету, повертела ее в пальцах, сломала, отправила в банку и ответила:
– Я рядом буду. Иди…
Мне поплохело. Наверное, сейчас я увижу реально жесткое мясо. Зайку своего с топором в контуженной голове, Бумбастика с вилкой в глазу и кишки, свисающие с люстры…
К такому зрелищу следовало бы основательно подготовиться, но мы с Ольгой Валерьевной все выжрали еще вчера. Так что смотреть в глаза смерти придется без подготовки.
Я трижды глубоко вдохнула-выдохнула и вошла в квартиру…
Странно…
Кровищи нет.
Тихо. И относительно чисто. Не считая кучи серпантина и блесток на полу.
Автоматически смотрю на календарь. Февраль. Новый год позади. Какого тогда…
И тут я вошла в комнату. В первую из трех.
В комнате стояла кровать, а на кровати лежала жопа. Абсолютно незнакомая мне жопа.
