Генри присел на корточки и прижался головой к Дюшкиному плечу. Сын, всхлипнув, обнял его за шею и прижался щекой. Я кинула в раковину третью грязную вилку, подошла к своим мужчинам и обняла обоих.
И нам не нужно было ничего друг другу говорить.
Каждый в тот момент думал о своем.
Но именно тогда я впервые за долгие годы вдруг поняла, что у меня теперь есть настоящая семья: я, Дюшка и Димка…
Я прижимала к себе двух самых близких и любимых мной людей и незаметно слизывала соленые капли, которые отчего-то капали мне на щеки и губы…
Но тогда я даже не догадывалась, насколько была права насчет того, что судьбу не обманешь.
Даже не догадывалась…
– Зай, я пришел! – крикнул из прихожей Дима, и я выскочила с кухни, вытирая руки о фартук.
– Умничка. Голодный? Полчасика подождешь?
– Подожду. Слушай, я что-то промерз до костей. Я, наверное, в ванной посижу немножко.
Я шлепнула мужа по холодной заднице.
– Иди, тоже погрей ужин.
– Засранка, – улыбнулся Генри, целуя меня в щеку. – Через полчаса, говоришь?
– Угу. Я тебя позову.
Димка зашел в ванную и включил воду. А я жарила котлеты, высунув от усердия язык. Готовка для меня – это символ семейного счастья. А какая у меня семья была? Я, да ты, да мы с тобой. Для Андрюшки я варила маленькую кастрюльку супа и жарила курицу, а сама питалась пельменями и прочими замороженными блинчиками.
С появлением в доме Димки я достала с антресолей бабушкины поваренные книги и с головой ушла в кулинарию.
Дела на нашей фирме с Мартыновым шли хорошо. Даже очень хорошо. Работы было столько, что с ней не справлялись пятеро курьеров. Финансовый кризис отступил. Да и с личной жизнью все вон как вышло… Может, иногда полезно поплакаться кому-то там, наверху? Поныть, попросить, поклянчить… Хотя мне думается, что дело совсем не в этом.
Просто в какой-то момент я дошла до крайней степени отчаяния.
Знаете, какие слова стали для меня самыми важными за всю мою жизнь?
«Темнее всего перед рассветом».
Плохо тебе? Терпеть еще можешь? Терпи.
Совсем плохо? Терпение лопается? Терпи. Из последних сил держись.
Тебе уже никак? Тебе все равно, что с тобой будет завтра? Ты ешь и дышишь только для того, чтоб не затруднять родных хлопотами о твоих похоронах?
А вот теперь можешь расслабиться. Завтра скончается твой незнакомый дядя в Америке и оставит тебе в наследство миллион долларов. А когда ты поедешь за ними, в самолете обязательно встретишь Принцессу. Которая выйдет за тебя замуж, будет тебе верной женой и с радостью пустит по ветру твои миллионы. Но это уже другая история…
В общем, знай: если ты зашел в тупик – завтра обязательно забрезжит свет. Пусть слабый, неясный, но ты его сразу увидишь и пойдешь дальше.
Это совершенно точно.
Я сняла с плиты сковороду, накрыла крышкой и крикнула: – Дим, вылезай!
Потом вымыла всю посуду, накрыла на стол… Наконец кинула взгляд на часы: пятнадцать минут прошло, а Генри все нет. Я постучалась в ванную.
– Ты там не утонул?
Тишина в ответ. И только шум воды. Я стукнула сильнее.
– Генри, с тобой все в порядке? Тишина.
Я занервничала и пощелкала выключателем.
– Ты там уснул, что ли? Вылезай быстро! Тишина. И шум воды.
Мои надпочечники мощно выбросили в кровь тройную порцию адреналина, и я с силой дернула на себя ручку двери.
Тонкий крючок из нержавейки не выдержал, и дверь распахнулась, отбросив меня к стене.
Генри лежал на полу.
Без сознания.
Я подскочила к нему и принялась бить его по щекам, истерично визжа.
Димка очнулся и испуганно посмотрел на меня.
– Ты чего орешь?
Я стояла над ним и голосом, срывающимся на визг, вопила:
– Чего я ору?! Чего ору?! А ты бы не орал, если бы я час не выходила из ванной, а потом ты сломал бы дверь и увидел меня на полу без сознания? Не орал бы?
Генри хлопал глазами.
– Ты сломала дверь? А зачем? Кто был без сознания?
Я перестала орать и внимательно посмотрела на Димку. Что-то в его взгляде мне не понравилось, и я быстро обшарила глазами ванную.
Генри сделал какое-то движение рукой, и я успела его засечь.
– Что там?
– Где?
– Тебе в рифму ответить? Что ты сунул под ванну?
– Сдурела, что ли? Ничего я…
Но я уже наклонилась и заглянула под ванну.
Потом медленно поднялась и повернулась к Димке, держа в руке тонкий инсулиновый шприц и столовую ложку с кусочком мокрой ваты.
Генри молчал.
Я тоже.
Надпочечники снова не пожалели для меня адреналина, и я почувствовала, как меня затрясло. Не своим голосом я выдавила:
– Вон из моего дома.
– Ксень…
– Вон! Вон отсюда, скотина! Вон, наркоман сраный! Ты… Ты сдурел, что ли?! Ты… Ты что творишь, а? Да я тебя… Я ж тебя… – Я визжала как поросенок, я била его по лицу, царапала ногтями, я стучала его ложкой по голове и топала ногами. – Я убью тебя, тварь такая! Ты же сдохнешь, идиот! Я для чего тебя с того света вытаскивала, а? Чтобы ты сам туда полез, причем с радостью? На себя тебе плевать, так хоть бы меня пожалел, сволочь! Вон отсюда!
Димка выскочил из ванной и бросился в комнату. Я вылетела за ним.
– Быстро одевайся! Быстро! И чтобы духу твоего здесь не было! У меня ребенок дома! А ты сюда заразу таскать мне будешь, гад?
Генри быстро напяливал джинсы и свитер, а я все не могла остановиться:
– Знаешь, сколько бабла я угробила на твое лечение? Знаешь, сколько нервов потратила? Для чего? Зачем? Знала бы, что ты такой мудак, – пальцем бы не шевельнула! Пил бы свой «иммунал», пока не подох бы от пневмонии! Сволочь! Ненавижу!
– А я не просил тебя вытаскивать меня, ясно? Сама в больницу отвезла, сама к Марчелу отвела… Я тебя не заставлял!
Я опешила от такой откровенной наглости, а потом заорала с утроенной силой:
– Что?! А кто у меня в ногах валялся, кто ныл: «Ксюша, я не хочу умирать»? Кто? Агния Барто, блин?! Да я сама чуть в клинику неврозов не загремела по тихой грусти! И все из-за тебя!
– И ничего я не валялся!
– Валялся! Еще как валялся!
– И что ты от меня хочешь? Чтобы я тебе спасибо сказал? Спасибо, Ксеня, ты мне очень помогла. Теперь всё?
Я подавилась словами и стала хватать ртом воздух. А потом рухнула в кресло, прижала руки к груди и простонала:
