– Ты, наверное, в общежитие хочешь?
– Нет, на вашем факсе для красоты сижу!
– И в какое? – Медной горы хозяин принимал игру.
– В лучшее.
– Ну так в какое? У нас их шесть!
– Ну, вам видней, какое из них лучшее.
Пидоренко усмехнулся и выписал ордер на вселение в общежитие. В лучшее.
Вещи Руслан перевез за час.
Следующей ночью раздался стук в дверь. На пороге стоял ужратый в фарш благодетель.
Он сказал: «Поехали!» – и взмахнул рукой. И упал. Но, к большому сожалению Руслана, смог подняться. Пришлось ехать.
Руслан нервничал. А когда он нервничал, становился наглым. Он сидел, развалясь, на чудовищной расцветки итальянском диване. Свет был приглушенным, в магнитофоне играло что-то вроде «37 лучших эротических композиций. Композиция № 6».
– В большом городе столько соблазнов. – Пидоренко разливал виски по стаканам.
Руслан бросил взгляд на бутылочную этикетку. «Дешевка», – подумал он.
– Мне вот всегда хотелось, как в Древней Греции, наперсника иметь…
– Иметь? Так тебе не наперсник нужен, а нахуйник.
– Как ты можешь говорить такие вещи?
– Могу еще и не такие. Могу и не только говорить. Дай вискаря.
Утром Руслан с тоской бросал через плечо:
– Давай быстрей, я на лекцию опаздываю!
– Хрррр… Мгррррр… Мама… МАМА!!!!.. МАМОЧКА!!!!!
– Я не твоя мама, Петенька. Я студент первого курса. Давай быстрее. Ну, все?
Благодетель закурил и сфокусировал взгляд на голом Руслане. Взгляд после вчерашнего фокусировался плохо.
– Ну ты нахал.
– Был бы я нахал, я бы тебя ёб, а не ты меня.
– А как тебя зовут-то?
– Читай. – Руслан вытащил из кармана джинсов паспорт, бросил на кровать и пошел в душ.
Вернувшись, он застал пластический этюд «Жена Лота, или Солевой столп категории „Экстра“: из записей в паспорте следовало, что Руслану шестнадцать лет, а до отмены статьи 121 УК РФ оставалось еще три года.
Благодетель с тех пор обходил Руслана стороной, тот же ему при встрече подмигивал. Вообще-то Пидоренко был мужиком неплохим и глубоко несчастным: он боялся, что его личная жизнь выплывет наружу, не подозревая о том, что она давно уже стала институтским фольклором. Он, как дедушка из анекдота, спустя сорок лет после окончания войны продолжал пускать поезда под откос. Вот только поездом была его собственная жизнь.
А Руслан вовсю наслаждался студенчеством. Для начала он избавился от соседей по комнате.
Перед отъездом Камилла со строгим выражением лица поучала сына:
– Ни с кем в общежитии не ссорься. Я вот ни с кем не ссорилась, и меня все любили. Кроме суки Полины. Она как поставит утром яичницу на слабый огонь и пойдет умываться, я огонь увеличу, сука Полина придет, а все уже сгорело, ой, что я несу!
– Да, мамочка, – вздыхал Руслан. Мать он давно уже воспринимал как старшую сестру, причем с ветром в голове. Место матери в его иерархии занимала бабушка Раиса Рашидовна, у которой наказ был простой: будут обижать – звонить и жаловаться бабушке. А сначала обидчика побить.
Но с Русланом просто никто не хотел жить: к шестнадцати годам у него были отработанные навыки борьбы за территорию.
Первый сосед, тихий отличник из Архангельска, пал жертвой кабачковой икры.
Руслан проснулся пораньше, вывалил себе в кровать припрятанную банку икры, забрался под одеяло и стал ждать.
Ждать было мокро, холодно и довольно неприятно. Но результат того стоил.
Когда изнуренный поллюциями сосед проснулся, Руслан откинул одеяло, с ужасом ахнул, пролепетал: «Ах, как мне стыдно, я сейчас, сейчас», – схватил столовую ложку и принялся жадно пожирать рыжевато-коричневую массу. Его завтрак был прерван шумом рвотных масс. Вечером сосед переехал к родственникам.
Следующий сосед был национальным кадром-целевиком, по-русски говорил с трудом и не мылся. Как зло шутил Руслан, дома-то он воду только в кружке видел, а уж поливать себя водой – глупость несусветная. Такого соседа кабачковой икрой было не пронять – не взяло бы и настоящее дерьмо.
Зато у Руслана были друзья. Его, как и его мать, в общежитии любили. Все, кроме суки Зульфии. Но о ней позже. Друзья приходили в количестве десяти человек, садились кружком на полу и кто-нибудь говорил:
– Что-то у нашего мальчика штаны грязные. Мне прямо-таки стыдно за него.
– Угу. – И штаны летели в окно.
– Что-то у нашего мальчика будильник сегодня не звонил.
– Не звонил. Он же может в школу проспать! – Будильник летел за штанами.
Уставши по кругу собирать вещи, мальчик ушел к землякам.
Третьего салагу привела мамаша, карикатурного вида еврейка из Тирасполя. За ней плелся юноша в шортах и очках. Из шорт торчали белые, густо волосатые ноги. Рот юноши был приоткрыт. Он поминутно поправлял сползавшие на нос очки. При взгляде на мамашу было понятно, что повышенная шерстистость у них семейная: над ее верхней губой степными ковылями серебрились внушительные усы.
Мамаша огляделась, гневно посмотрела на полуголого Руслана, развалившегося на кровати с сигаретой, и скомандовала:
– Так! Это переставить, кровать подвинуть и в комнате не курить – у моего Левушки астма!
– Астма? – заинтересованно переспросил Руслан и картинно выпустил дым ей в физиономию. – Это очень, очень хорошо!
– Да я сейчас пойду к начальству! – Мамаша грозно наставила на Руслана бюст, похожий на кассовый аппарат.
– Иди-иди, милая, я с ним сплю. – Руслан зевнул и потянулся. – Вот прямо на этой кровати и сплю. – Он похлопал скрипучий матрас ладонью. Из матраса вылетел клуб пыли. Мальчик чихнул.
– Пойдем, Левушка. – Побледневшая матушка крепко сжала ладонь отпрыска и потащила его к двери.
Последней жертвой стал быковатого вида Михась.
– Надо выпить за новоселье, – сказал он и достал бутылку дешевой водки.
– Надо, – согласился Руслан и нащупал в кармане ампулу с галоперидолом.
Проснулся Михась со страшной головной болью. Разбудил его многоголосый хохот. Над ним стояли соседи по этажу и, сгибаясь пополам от смеха, показывали на него пальцем. Штаны вместе с трусами у Михася были спущены до колен, а из задницы свисал презерватив: Руслан запихал его туда, предварительно для достоверности в презерватив наплевав. Сам Руслан на всякий случай на пару дней из общежития смылся.
Больше уплотнить его не пытались.
Обустроив быт, Руслан немедленно захотел подвигов. Он позвонил питерской кузине, с которой вместе ездил в пионерский лагерь. Кузина в отрочестве была председателем совета дружины и очень жалела о распаде пионерии.
