Имперский писатель готов быть бичевателем, критиком, вольнодумцем и декадентом. Но без Империи он вообще никем себя не видит и опасается, что его ремесло приравняют к недорогим развлечениям. Такой писатель ратует за мир, в котором правит сакральность, не важно кем и как установленная. Мир вожделенной Империи логоцентричен и оперирует словами, а не зрительными образами, как западное «общество спектакля», в котором литература отделена от власти рядом промежуточных устройств. Если Император и не пишет сам, как Марк Аврелий, то уж точно распекает и учит писателей, как это делал Сталин.
3
В современной русской культуре торжествует Большой имперский стиль. На любом вокзальном лотке лежит сразу несколько захватывающих эпопей о мировых войнах, ведущих Киберкремль к космическому господству. Или авантюрных приключений в бескрайних просторах будущего евразийского государства.
Реагируя на это, западные эксперты утверждают, будто в России происходит реставрация советского строя. Отказавшись от демократических идеалов, страна якобы сползает к диктатуре. Для этих специалистов единственный выбор состоит между этими двумя «Д»: либо демократия, либо диктатура. Такая пара антиподов выглядит местами слишком наивной, а местами чересчур лукавой. Я думаю, что сегодня мы вынуждены выбирать между двумя совершенно другими вещами: бюрократией и буржуазией.
Борьба между этими двумя «Б» ведется хоть и не на уничтожение, но вполне ожесточенная. Решается вопрос, кто из них кому подчинится: бюрократия буржуазии или наоборот. Буржуазный проект говорит на языке западничества, индивидуализма и либерализма. В нем преобладают метафоры времени и прожекты будущего. Ключевые слова: успех, эффективность. Проект бюрократический выражается на языке евразийства и византизма, соборности и державности. Ему больше свойственны метафоры пространства и культ прошлого. Пароли: верность, служение.
Любимый миф бюрократии охранительный и геополитический — Россия может быть только нашей. Иначе она просто развалится на множество кусков, и состоится конец света. Ответный миф буржуазии — первенство бюрократов изолирует страну от мира и истории и тем самым создаст опасный спрос на холопство, обеспечит рост авторитарности как снизу, так и сверху, и сделает Россию абсолютно непригодной для современной жизни.
В Европе (скажем, во Франции) политический расклад довольно прост: есть левые, и есть правые. Но вот в России все чуть более запутанно. Одни левые выбирают бюрократию (потому что бессознательно полагают ее ближе к социализму), а другие вступают в альянс с буржуазией (потому что надеются — именно буржуазный проект создаст условия для возникновения принципиально нового общества). У нас выбор стоит не между некими правыми и некими левыми, а между правыми плюс левыми, которые действуют в интересах буржуазии, и теми правыми плюс левыми, которые действуют в интересах бюрократии.
Вот, к примеру, украинская «оранжевая революция». В Киеве именно буржуазному проекту Ющенко-Тимошенко удалось мобилизовать общество. На оранжевый майдан вышли все — от микрогрупп троцкистов и анархистов до правых маргиналов, распространявших в толпе брошюры «Як жиды купили Украину». В распоряжении бюрократического проекта Кучмы-Януковича так же был весь политический спектр, от «прогрессивных социалистов» Витренко до крайне правого «братства» Корчинского, но им мобилизация масс не удалась.
4
Может получиться, что вам отвратительны оба способа принуждения — и административный (бюрократы) и экономический (буржуа). Вы можете даже мечтать о сетевом обществе поствластных и пострыночных отношений — однако выбирать все равно придется из этих двух.
Станет ли в таких условиях деятель культуры поддерживать буржуазию? Как ни странно это звучит, но в России тот, кто мечтает о революции, именно буржуазию скорее всего и будет поддерживать. На Западе критиковать буржуазность значит выступать за утопический мир будущего. А в странах с советским прошлым такая критика оборачивается всего лишь поддержкой бюрократии.
Третьей стороны нет: или военно-чиновничья сила управляет рынком и торговлей — это называется «феодализм»; или рыночный интерес подчиняет себе аппарат государства, и это называется «капитализм». Капитализм исторически более прогрессивен, чем феодализм, а значит, чуткие деятели культуры скорее всего поддержат именно его. Однако поддержат не потому, что им нравятся буржуа, а просто потому, что еще меньше нравится чиновник. И только поэтому. Европа для них это не мир мегамоллов, а антибуржуазная культура. И Запад — не администрация западных стран, а определенная форма общественного договора между людьми.
Долгое время я считал, будто такое отношение к буржуазии само собой разумеется. Однако недавно известный поэт сказал мне:
— А чего такого-то? Я, например, всегда хотел быть буржуазным. Не всегда только денег хватало. Или ума.
И я задумался. Ситуация действительно странная. В европейских странах представить такое высказывание трудно. Там «буржуа» это позорный ярлык. А у нас — нет. Там музыканты, писатели и режиссеры из кожи вон лезут, чтобы продемонстрировать: мир капитализма им категорически не нравится. А у нас? Где рок-музыканты, поддерживающие политзаключенных? Спектакли солидарности с голодающими? Альтернативное кино, передающее пафос забастовок? Клипы, смонтированные из столкновений с милицией? Пресс-конференции писателей и выставки художников против участия России в империалистической агрессии?
Модная британская группа «CLF» вместе с докерами протестует против строительства в Лондоне астрономически дорогого монумента Миллениуму. Мегазвезда Боно из «U2» участвует в движении за списание долгов странам третьего мира. У нас же на память приходит только Кобзон с Киркоровым, приезжавшие к Белому дому развлекать пикетирующих шахтеров, но вспоминается тут же, что после каждого выступления звезды уговаривали мужиков собираться подобру-поздорову и мотать из Москвы на родину. Разберутся, мол, и без вас.
В чем же здесь дело?
Гуманитарии
Начну со сцены, на которую я наткнулся, перечитывая подборку «Новых сатириконов» за 1917 год. Аркадий Аверченко описывает там, как выступал на митинге с речью в поддержку Учредительного собрания. И вдруг некий человек из толпы, не дослушав, крикнул:
— Буржуй разговаривает!
Человек этот носил беспогонную, явно с чужого плеча, шинель, выражался некультурно и односложно и вообще стал для Аверченко, смущенного его репликой, фельетонным символом деклассированных масс.
1
Писатель пытается оправдаться. Он подробно разъясняет, что всю жизнь честно работал журналистом. И все свое скопил копеечка к копеечке трудом. А значит, в толк не может взять, отчего это его обозвали обидным словом «буржуй»? И вроде бы все правильно выходит. Аверченко — честный и воспитанный работник, а товарищ в сомнительной шинели еще неизвестно кто, не исключено — дезертир или вор. Однако если проследить дальнейшую судьбу писателя, начинаешь вдруг верить не Аркадию Тимофеевичу, а безымянному герою фельетона. Не экономически, конечно, но психологически, определение дано безошибочно верное.
