На твою эйфорическую истерику отовсюду зырят и смешат ангелочки пепельного камня и открытки продающихся девушек, наклеенные в телефонных будках на жвачке. Смешат даже повсеместные фабричные часы, ибо современный будильник в мобильнике происходит от заводского гудка, а мы на родине промышленности: везде пропитанный угольной сажей некогда красный кирпич. Лондон выглядит, как если вплотную рассматривать темного крокодила — не могу освободиться от этого образа, но не могу и объяснить его.
Никакого отходняка т.е. расплаты за недорогое счастье. Прогоняешь фермерские планы купить и везти грибницу в Москву, убеждая себя, что стремиться нужно не к счастью, а к осмысленному результату своих усилий.
Глава девятая:
Немного Чучхе
В столице моей родины Москве отныне свернута деятельность Общества по изучению идей чучхе, успешно и активно работавшего с 1994-го года и даже издававшего собственную газету «Факел Чучхе» — весь текст отпечатан радикально-красными буквами, портреты вождей и другие фотографии — в тех же багровых тонах, вообще, оформление в стиле оголтелого соц-арта. Для чтения не предназначено — все ясно и так.
Формальным поводом к закрытию послужило то, что один юный марксист-романтик, с детства склонный к пиромании и уже отмотавший год за подрыв не понравившегося ему монумента, после очередного заседания нашего Общества, попросил в северокорейском посольстве на Мосфильмовской политического убежища и такового не получил, а через пару дней был снова задержан российскими спецслужбами, нарывшими у него на дому целый самодельный арсенал опасных адских машинок. С непонятым корейцами юношей, в общем, история прозрачная — слишком буквально воспринимал все, о чем говорилось на чучхейских собраниях, излишне внимательно читал «Факел». А вот со всеми нами, оставшимися на свободе …
Все это случилось в крайне невыгодное время: как раз визит российского президента в Пхеньян, реанимация российско-северокорейской дружбы, возобновление русского языка в их школах, обмен всяческими заверениями и прочая восточная дипломатия. И тут такой конфуз: связь с психически неуравновешенным подрывником. Не вяжется. Вот и решили, от греха, больше московских чучхеистов в Посольство не звать и приветы Ким Чен Иру от них отныне не передавать. Короче, времена, когда студенты-камикадзе из «Рэнго Сэкигун», японского аналога «красных бригад», безнаказанно угоняли к Ким Ир Сену авиалайнеры, миновали необратимо. Да и давно это было. Мои родители еще не познакомились. Чучхейская Корея сегодня стала рассчетливее, но осталась сурово-справедливой, вот, например, намедни, на всей территории страны запретили пользование пейджерами и мобильными телефонами без специального партийного разрешения.
Для меня конец Общества означает, что вряд ли я скоро увижу огромные, сказочные посольские фрески, созданные по всем правилам кислотно-галлюциногенной эстетики. Чен Ир в невероятно привлекательном партизанском одеянии на фоне ослепительно сияющих гор и невиданных цветов, явно ботанике неизвестных, грядущих, райских, обещанных как награда за верное поведение. Или хохочущее на морозе, блестящее, как позолота, лицо Ир Сена, облепленного нереальным числом хохочущих же детишек, плюс всеми на картине забытый, колющий зрачки зрителя, снеговик. Казалось, вождь слепил из снега и оживил своим голосом всю эту эйфорическую ребятню, а снеговик это так – убогое прошлое, несбывшиеся мечты прежних несчастных людей. Да чего стоили два «аскетичных» портрета вождей — отца и сына, на которые, даже у далеких от церкви людей, рука сама тянулась перекреститься. Что-то такое они подмешивают в краску — догадывался я — как-то добиваются сиятельного, почти неонового, эффекта. Химия на службе покорения зрительского подсознания. И однажды, улучив момент, я выключил свет в опустевшем зале наших собраний и мгновенно убедился в реальности тайны фиксации взгляда на примагничивающих ликах. В темноте от икон вождей источалось вполне физическое, наверняка измеримое в фут-ламбертах, сияние, как от морд двух псов-баскервиллей.
Несколько лет я активно участвовал, голосовал, конспектировал, возлагал венки, брал положенное слово. Поначалу реальный чучхеизм казался мне этаким стебаловом, да я вначале и не заметил рядом с собой никого, кроме с трудом причесанных панков, художников-провокаторов и некоммерческих музыкантов, всегда готовых к выпивке-закуске на халяву. Потом, поосмотревшись, различил среди постоянных и самых деятельных членов общества весьма высокопоставленных лиц совершенно неожиданных тут и вполне парламентских партий, модных и недешево стоящих политтехнологов, успешных журналистов, дипломированных филологов, преподающих в платных «лицеях», и не вылезающих с европейских биеналле арт и кино-критиков. Полагаю, давать здесь перечень фамилий было бы сродни стукачеству, все равно что заложить без разрешения участников совместной оргии. В кулуарах, если в тебе чувствовали искреннего чучхеиста, а не заблудшую от скуки овцу, коллеги по Обществу могли, узнав о твоих проблемах, очень ощутимо помочь, устроив, скажем на службу кем-нибудь в аппарат Гос.Думы, напечатать рассказ в престижном журнале, договориться об интервью с одним из «никогда не дающих», а то и сделать тебя героем телепередачи или сообщить рецепт получения заморского гранда под самый безумный, откровенно выдуманный, проект.
Многие считались «людьми без лишнего времени» и все-таки оного не жалели, годами отдавая чучхеизму регулярные часы. Я начал думать, что наблюдаю сложную интеллектуальную игру, новую инкарнацию вечной в среде богемы «игры в бисер», очередной выверт дендизма, далеко обходящий по азарту, сложности и экзотике как телевизионный «Клуб знатоков», так и паранаучных авангардистов с их потешными инспекциями всего и вся.
В нашем кругу все знали, что «путь в тысячу ли» это не просто метафора биографии вождя, но пройденное Ким Ир Сеном расстояние от Давэйцзы до Пхеньяна, по символической важности аналогичное переезду пророка Мухаммада из Мекки в Медину. Знали, как именно находчивый старикан Кан У Гю подложил динамит под японского ставленника, и какую именно трофейную лошадь поменял вождь на знаменитую советскую авторучку, которой написаны в перерывах между боями основополагающие партийные тексты, могли без раздумий ответить при каких обстоятельствах возник лозунг: «Днем — мир врага! ночью — наш мир!» или чем характерен партизанский рейд в уездный центр Дуннин и бой на перевале Лаоелин. В деталях описывали открытый партизанами способ выпаривания из размоченного конского навоза селитры, столь необходимой для самодельных гранат (верхний слой выпаренных кристаллов) и винтовочных патронов (нижний слой).
Свободно обсуждали, к восторгу северокорейских друзей, примеры беспримерного чучхе-героизма во времена освободительной войны: подвиг молодого бойца Хан Ен Чхора, закрывшего своим телом вражескую гранату или феномен увековеченного в камне пулеметчика, которому взрывом отхватило руки и он стрелял по наступавшим врагам, вцепившись в пулемет зубами. Могли, впрочем, привести и более древние примеры самоотверженности: красавица шестнадцатого века Рон Гэ, заманившая японского полководца в высокогорную беседку Чоксок, слившаяся с ним в страстном объятии и бросившаяся вместе с ненавистным оккупантом в пропасть, навсегда стала примером для настоящих чучхейских женщин. Находились для беседы и более мирные сюжеты: скромные рисовые шарики, до последнего дня служившие основной пищей Ким Ир Сена, история о том, как вождь рассмешил никогда не улыбавшегося тенора пхеньянской оперы, разгадав тайну его вечной печали (родственники в другой Корее, Южной), смаковались достоинства и история выведения растения «кимченирхва», нового достижения в деле селекции многолетних цветов.
