Вдруг одна мысль затмила все остальные и настолько им овладела, что он даже вскочил с постели. Пегги пообещала купить ему костюм — так тому и быть. Она ему еще говорила, что будет выбирать костюм вместе с ним, и он пойдет в нем в мюзик-холл. С этим тоже все в порядке. Но ему придется раздеваться у нее на глазах. Он бросился на кровать, чтобы телом прикрыть бешено забившееся от страха при этой мысли сердце, стук которого, казалось, отдавался от стен. С его губ сорвался тихий стон, как у издыхающей собаки. Он напрягся изо всех сил, пытаясь вызвать воспоминания о родных краях. Выпрямился, как будто нашел ответ на мучавшии его вопрос. Храбро вынул ремень из брюк и повесился на нем.
Ксавье упал на собственные штаны — крюк, с которого свисал ремень, выскочил из прогнившего потолка, и подручный очутился на полу, прилично отбив себе зад. Так он там и сидел, удивленно озираясь по сторонам.
— Я чуть было не умер.
В конце концов, когда у него нервы напряглись до предела, как струны, вот-вот готовые лопнуть, он прижался виском к стене и провалился в сон, глубокий, как обморок.
Спал он долго, а когда проснулся, почувствовал себя совершенно измотанным, все мускулы болели так, будто он всю ночь дрался. Парнишка стал машинально одеваться, но потом, хоть ему очень не хотелось, должен был раздеться и снова одеться, потому что он забыл о своих планках. После этого подручный открыл лягушачий ларец и погладил пальцем лягушке брюшко, что ей всегда очень нравилось, но на этот раз примадонна пребывала в печали. Она была обижена на него за то, что всю ночь провела в заточении, — потому и хандрила.
— Прости меня, — сказал он. — Я больше никогда так не буду с тобой поступать.
Пегги постучала в дверь, как они условились, около одиннадцати. Около десяти секунд он ждал с закрытыми глазами, прижав кулак к груди, потом отворил дверь. К жизни своей он относился серьезно.
И отступил назад, как будто его кто-то толкнул. Перед ним был не иначе как первый цветок первого утра творения. Пегги подкрасила губки, напудрила личико, подвела глазки (совсем немного), с мочек ушей у нее свисали два маленьких синеньких перышка. Красный ореол шляпки, матросский костюм с плиссированной юбкой, туфельки на низком каблучке и ленточки, вплетенные в черные косы. «Единственное, чего ей недостает, — это скакалки», — подумал Ксавье со странным чувством возвращения в детство. — От тебя пахнет ручейком, — сказал он. Она, казалось, не вполне поняла, что именно он хотел сказать ей этой фразой. Что-то вспыхнуло в ее взгляде, будто кто-то чиркнул спичкой, и погасло. Ксавье объяснил: Пегги была как струя свежей воды. А он, наоборот, чувствовал себя так, будто всю ночь провел в сточной канаве. Насколько он помнил, ему никогда не доводилось бывать в лесу, но ему казалось, что, подходя к ручью, чувствуешь его запах, и от нее исходило то особое благоухание свежести, которое он себе представил. Он сказал ей об этом. Такое сравнение отнюдь не ухудшило настроение Пегги. Глаза ее заблестели снова.
В тот день в Нью-Йорке было чудесное утро, в небе ослепительно сияло солнце, создавая ощущение праздничной субботы. Яркая зелень деревьев, плавные линии улиц и мостов, изящные контуры зданий. Пегги выбирала самые красивые, зеленые и веселые улицы и проспектыу даже если они не вели их к цели кратчайшим путем. А Ксавье шагал, уныло опустив голову, будто перед носом его висел отвес. Пегги не очень беспокоило пасмурное настроение парнишки. Она больше думала о том, какие удовольствия его ждут, полагая, что он просто не сможет остаться равнодушным. Она была совершенно уверена в том, что, одев Ксавье с иголочки, сделает его счастливым.
— К тому же, — заметила она, — когда переоденешься, всегда чувствуешь себя лучше.
Ксавье свернул с улицы в сквер, подошел к скамейке и сел, как будто устал и решил отдохнуть.
— Что с тобой?
Подручный не ответил. Уперев локти в колени, он безучастно рассматривал муравьев, перетаскивавших травинки. Пауза затягивалась. Пегги села рядом с ним, почти к нему прижавшись, и положила ногу на ногу; Пегги повернулась к нему спиной и стала внимательно изучать собственные ногти; Пегги встала и некоторое время стояла, подперев плечом дерево; в конце концов Пегги снова села на скамейку, но на этот раз — на дальний ее конец, подальше от него, и стала так вздыхать, будто хотела, чтобы вздохи ее дошли до небес. Все это она делала, желая ему показать, что ждет его. А Ксавье все сидел — молчаливо и неподвижно. Примерно четверть часа он вообще не пошевелился.
Он как-то отреагировал на ее присутствие только тогда, когда она шмыгнула носом. Пегги осторожно терла себе глаза. Ксавье жалобно произнес:
— Я не хочу, чтобы кто-нибудь покупал мне костюм.
Срывающимся голосом Пегги спросила его почему, и Ксавье ответил ей тоном, не терпящим возражений:
— Потому.
— Но ты же понимаешь, что в мюзик-холл не ходят, вырядившись, как ты.
— Это моя рабочая одежда, — парировал подручный, хоть было ясно, что он не слишком уверен в силе своего довода.
— Ты что, считаешь, что в субботу вечером люди ходят в мюзик-холл в рабочей одежде?
Она произнесла это с нарочитым спокойствием и сдержанностью, потому что хотела дать ему ясно понять, что, несмотря на веские причины не сдержаться, у нее достало великодушия не поддаться этому искушению. Подручный это прекрасно понимал, он сам себе был противен до крайности, но ничего не мог с этим поделать. Это было выше его сил. С похоронной торжественностью он оценил последствия — последствия для него самого, и ту печаль, на которую он обрекает молодую женщину. Так тому и быть. Он услышал, как с языка его сорвалось:
— Если это так необходимо, я думаю, мне лучше вообще не ходить в этот твой мюзик-холл.
Он заметил, что сжатые в кулачки изящные руки Пегги безвольно упали на ее изящные бедра.
— Ну, что ж, если тебе так больше хочется…
Она встала со скамейки, Ксавье так и сидел, сгорбившись, уперев локти в колени, продолжая на нее смотреть и испытывая к себе самому невероятное отвращение. Пегги собралась уходить. Но перед этим решила убедиться, что ремешок ее сумочки надежно держится на плече, — так она давала пареньку последний шанс задуматься над своими словами и извиниться. Ксавье угрюмо рассматривал фаланги и суставы пальцев. Он жалел, что ничего у него рано утром не получилось с ремнем. От той попытки у него остались только желтоватые следы на шее, которые он пытался скрыть, подняв воротник.
Пегги не выдержала:
— Почему? Можешь ты мне объяснить почему? Что, черт возьми, такого страшного в покупке нового костюма?
Он сказал, что такие вещи предназначены не для него. И печально добавил:
— И потом, я все равно не знаю, как это делают, как одежду покупают…
Пегги хмыкнула.
— Надо же! Это совсем не трудно. Выбираешь, что тебе нравится, идешь в примерочную, смотришься на себя в зеркало, потом платишь и — до свидания. Вот и все.
