— Это же надо! — слепец хлопнул в ладоши, затем повторил сказанные слова и сделанный жест.
Ксавье гордо поглаживал лягушку по голове, а та щурила глаза от чувственного удовольствия. В конце концов она юркнула обратно в ларец и стала там наводить порядок.
Слепец взял свою пустую жестяную кружку и кинул ее в том направлении, где, по его разумению, должен был почивать его большой, заеденный блохами пес, и — это невероятно! — чашка попала кобелю прямо в бок.
— Эй! Ты это слышал, Данки-Пух? Видишь, чего можно добиться, если немножко потренироваться, ты, пьянь старая? Никогда не мог этого пса ничему научить!
Пес только недовольно заворчал, даже век не разомкнув, не изменив позы на ворохе старого тряпья, служившего ему подстилкой. Нищий энергично встал на ноги и возбужденно заговорил.
— Ты же, Ксавье, самый большой олух из всех олухов, которых мне доводилось знать! Ты голову себе ломаешь, как бы заработать жалкие гроши на хлеб насущный, а в кармане у тебя — сокровище! Да ты ведь можешь себе с этой лягушкой состояние сколотить.
Подумай об этом!
И нищий бессвязно, но с оптимизмом стал убедительно излагать подручному раскрывавшиеся перед ним грандиозные перспективы. Что же касается его самого, он скромно предложил Ксавье свои услуги в качестве импресарио, чтобы наивного юнца никто не обвел вокруг пальца, «и все мы вместе, то есть, я хочу сказать, ты, я и твоя лягушка, мы покорим Нью-Йорк!». И Большое Яблоко станет нашим!
Подручный слушал его, и слова слепца изумляли его все больше. У него и мысли такой никогда не было — и никогда не будет — давать с лягушкой представления. Что это еще за вздор!? Кроме того, сам он не имел к индустрии развлечений никакого отношения — он ведь был подручным-разрушителем!
— Ну, и чего ты сможешь достичь, занимаясь сносом всякого хлама? Я внимательно выслушал все, что ты мне говорил. Они ушли, они знать тебя не хотят, мне кажется, это ясно как дважды два! И даже если ты их найдешь, ты что, думаешь, они тебя встретят с распростертыми объятиями и радостными песнями? А ведь у тебя в руках сокровище, и ты даже толком не знаешь, как им воспользоваться.
Нищий нетерпеливо направился в сторону подручного, но дал промашку, потому что между ним и парнишкой стоял горячий поднос с чашками и было все прочее, — слепец споткнулся и упал. Тогда он дополз до Ксавье, схватил его за брюки и стал на ошупь искать ларец. Подручный пришел в ужас.
— Не дури, отдай мне эту лягушку! Отдай мне этот ларец! Ты недостоин этого сокровища! Это же преступление — дать такому богатству ускользнуть из рук!
Мортанс кое-как стряхнул нищего с себя, схватил ларец и уже собрался бежать. Но нищий, все еще лежавший на земле, драматическим жестом протянул руку в сторону Ксавье.
— Нет, постой! Прошу тебя, остановись! Не бойся, не украду я твое сокровище! Не украду.
Слепец пытался отдышаться, потому что даже вследствие самого незначительного волнения или оживления у него сбивалось дыхание, так как у него все больше и больше сдавало сердце.
— Как бы то ни было, для меня это уже слишком поздно, — сказал он, сочтя за благо вновь перейти на мирный лад. — Слишком поздно. Помоги-ка мне лучше подняться.
Ксавье осторожно протянул ему руку. Слепец водил руками перед собой и стонал, как загнанный зверек. Нащупав руку Ксавье, он поднялся и вероломно бросился на подручного; разгорелась яростная борьба за обладание ларцом. К счастью, рядом валялась кастрюля, нищий угодил в нее ногой, потерял равновесие, и Ксавье смог освободиться от него.
Слепец снова поднялся, он сгорал от стыда за свое поведение. Извинившись, он признал, что поступил очень плохо. Сунул быстро руку в карман штанов и вынул монетку, приносящую удачу. Потом подошел к Ксавье, на ошупь нашел его руку и вложил в нее монетку.
— Ну вот, теперь она твоя. Я больше уже ни на что не надеюсь. Да и вообще, она мне мало что хорошего принесла. Хоть я и глотал ее, а потом она из меня выходила, ходил с ней неделями, положив ее в ботинок, никогда мне не удавалось воспользоваться ее магической силой. Я так понимаю, чудеса придуманы не для меня. Может быть, у тебя все будет по-другому. Как бы то ни было, олух, тебе очень нужна удача. Бери монетку себе.
Ксавье рьяно отказывался принимать подарок. Но нищий настаивал.
— Я тебе даю монетку, чтобы ты меня простил. Возьми ее, пожалуйста.
Последний аргумент убедил подручного.
— А теперь иди. Не хочу я, чтоб ты со своим поющим сокровищем больше здесь околачивался. Слишком мне от этого больно.
Слепец так сильно поддал псу ногой, что тот даже тявкнул, огрызнувшись.
— Тварь никчемная!.. Ты как моя сестра, ничему тебя нельзя научить.
Ксавье уходил медленно, без особого желания, удивленно глядя на нищего, ударявшего самого себя по заду.
…И снова гримасы большого города, о которых он уже стал забывать. Подручный не знал, в каком районе Нью-Йорка находится, но полагался на звеневший у него в голове колокольчик, выбирая направление, в котором надо было идти. Он шел около часа, пока не начал узнавать знакомые улицы, соседствовавшие с его жильем. На одной улице он увидел толпу бездомных. Подошел к ним, справедливо полагая, что на лице у него не написано, что он — подручный-разрушитель. Попытался смешаться с толпой, чтоб утолить жажду общения. Какая-то старуха, обращаясь к окружающим, что-то им говорила, а те ее внимательно слушали. Она рассказывала:
— Я слышала, что дети Лафармара тоже ее приметили. Обычно она является только детям. Но они уверяют, что их больная бабушка, которая не встает с постели, с ней тоже разговаривала и…
Увидев, что рядом стоит Ксавье и слушает ее рассказ, старуха вдруг смолкла. Все повернулись в сторону подручного. Ксавье опустил глаза и ушел, не проронив ни слова.
Вернувшись домой, он воскресил в памяти обрывок услышанного рассказа старухи, и понял, что речь шла о маленькой Ариане, останки которой предали земле несколько недель назад, — похоронная процессия проходила в опасной близости от строительной площадки. Уже некоторое время распространялись слухи о том, что она стала появляться в округе, но до него в этой связи доходили лишь какие-то неясные намеки. Она являлась каким-то детям, и некоторые из них даже утверждали, что она с ними говорит. Кто-то видел, что как-то вечером, когда проходила какая-то процессия, она, как фея, танцевала на электрических проводах. Ксавье, полагавший, что в этом нет ничего невозможного, все-таки задумался над тем, можно ли считать такое явление нормальным, и остается ли вообще что-то от человека, когда его останки, преданные земле, разлагаются в могиле.
От размышлений, в которые погрузился Мортанс, его оторвала лягушка, начавшая назойливо гоношиться в ларце. Он открыл ларец, чтобы взглянуть, что происходит внутри. Лягушка не собиралась снова давать представление. Она проказливо хихикала, прикрывая рот, и показывала подручному десятицентовую монетку. По тому, как она копировала жесты нищего, он с ужасом понял, что Страпитчакуда стащила у него эту монетку.
