Ксавье, все еще расстроенный представленной картиной Венгрии, рассеянно ответил, что он и ему дал несколько долларов и теперь у него больше ничего не осталось, потому что, если можно так выразиться, он все их выдал, но в следующую свою зарплату он наполнит ему — слепцу то есть — все карманы купюрами, если он того захочет, и даже больше даст, хоть сотни долларов, если только такое можно себе представить. Нищий весьма натурально остолбенел. Потом по его бороде покатились слезы благодарности. Он стал бормотать имена пророков, раскачиваясь всем телом.
Тут к подручному подошел один из служителей, взял его под локоть и сказал:
— Ваш выход следующий, через три минуты.
— Делай что хочешь, когда лягушка твоя будет петь. Чечетку выбивай, пальцами щелкай, все что душе угодно. Только одно имеет значение: всегда улыбайся. А все остальное…
Ксавье кивнул, под ложечкой заныло, руки и ноги стали как ватные. Слепец потрепал его по плечу.
— Не переживай, парень. С таким профессионалом дело будет в шляпе. А ты уже сегодня к вечеру станешь звездой.
При мысли о такой возможности, которая никогда раньше ему в голову не приходила, у него мурашки по коже побежали, и дрожь его сотрясла.
Теперь было уже поздно отступать, передумывать, пытаться куда-либо бежать. Помощник режиссера в вечернем костюме объявил следующий номер: невероятная дрессировка, номер века! И ничего больше не сказал. Хорошо, сказали зрители, давай, показывай. На сцене вдруг стало темно как ночью, а в голове у подручного — вдруг возникло у него такое ощущение — будто кто-то откупорил бутылку сельтерской. Ноги его не слушались, сердце, казалось, стало биться в горле. Кто-то толкнул его в спину, кто-то сказал ему:
— Иди!
Но он и шага не мог сделать. Тогда его толкнули еще раз, теперь сильнее.
И вот он уже в лучах бьющих снизу прожекторов. Словно кто-то бросил ему в лицо пригоршню соли и совершенно его ослепил. Там, где должна была быть публика, он боковым зрением видел только огромный провал. Он шел по сцене, делая частые, мелкие шажки, едва отрывая подошвы кроссовок от деревянных досок. На его лице застыла ледяная улыбка, какие бывают у церковных служек, когда они несут на руках на алтарь младенца Иисуса. Ксавье дошел до центра сцены, где над одноногим столиком был натянут канат. Со всеми мыслимыми предосторожностями он поднес Страпитчакуду к канату, застыв на секунду в нерешительности перед тем, как посадить на него свою лягушку…
— Это не лягушка, а черепаха! — крикнул кто-то из зрителей, рассерженный тем, что время шло, а дело не двигалось.
В зале раздался смех.
Но Страпитчакуда уже сидела на канате. Ксавье немного отступил назад, оставляя лягушке больше простора, потом посмотрел на нее с таким выражением, какое было у Жанны д’Арк, когда она слышала повеление свыше. На протяжении бесконечно тянувшейся минуты молчания зрители удивленно смотрели на лягушку, во фраке и цилиндре сидевшую на канате, в душе восхищаясь этим клоуном, улыбка которого напоминало зажатый губами банан.
Ну хорошо, а дальше-то что?
И тут Страпитчакуда квакнула, причем квакнула она протяжно, медленно, глубоко, как самая лягушачья из лягушек в самом обычном смысле этого слова. Снова среди публики раздались смешки. Потом опять зрители затихли в напряженном ожидании.
Страпитчакуда квакнула еще раз. Теперь смех уже звучал громче.
Только тут подручный начал понимать, что его лягушка не собирается делать ровным счетом ничего такого, что кто-нибудь мог бы назвать чем-нибудь. Он повернулся к почтенной публике и снял шляпу, как бы принося ей свои извинения. Одновременно одними губами он еле слышно пытался подбодрить свою актрису:
— Ну, давай же, Страпитчакуда, давай, девочка моя, сделай хоть что-нибудь.
Результат был прежний. Тогда, страшно смутившись, Ксавье сам попытался изобразить несколько па, если так можно было назвать жалкие судорожные телодвижения, от которых у него свело плечи и ягодицы.
Кто-то с силой запустил в него перезрелым помидором, попав прямо в лицо. Зрители отреагировали на это овацией. Потом на подручного обрушился град галош. А Страпитчакуда тем временем все продолжала квакать…
Опустился занавес, и, обливаясь потом, на сцену выскочил помощник режиссера.
— В чем дело? Да скажите же мне хоть кто-нибудь, что же это такое происходит? — умолял охваченный паникой слепец.
Ксавье никого не узнавал, ничего не слышал, шел, прямо глядя перед собой, как под гипнозом. Помощник режиссера скрылся в кулисах, потом вернулся, сделал один большой шаг и, оказавшись рядом с подручным, от души двинул парня в ухо. После этого распорядился очистить помещение от посторонних, имея в виду нищего. Хоть тот и выкрикивал имя Ксавье, его оттащили вместе с псом к выходу, дали хорошего пинка под зад, и он полетел на кучу мусора.
Ксавье рухнул на какую-то скамейку далеко от того места, где была его гардеробная, потому что теперь для него все стало настолько же далеко, насколько близко. Его лицо и одежда были залиты томатным соком, во рту чувствовался вкус пепла, смешавшегося с кровью. Рядом с ним, зажав в лапе соломенную шляпу, Страпитчакуда выводила мелодии Мориса Шевалье, покачиваясь в такт музыке. Тут неподалеку показалась Шарлотта — веселая страусиха, которую выпустили почему-то из клетки. Она шла в их направлении своим долговязо-широким, размашистым шагом. Когда птица заметила Ксавье, во взгляде ее можно было прочесть длинную вереницу восклицательных знаков.
А он был настолько не готов к ее появлению, что вскрикнул от ужаса, когда внезапно в пяти сантиметрах от собственного носа увидел ее заостряющуюся к клюву голову величиной с увесистый кулак. Целиком поглощенный глубокими внутренними переживаниями, он, считая, что это его не касается, почти не обратил внимания на слабый запах брокколи. Схватив лягушку и ларец, Ксавье напряг все свои силы, чтобы как можно скорее унести ноги. Страусиха помчалась за ним следом, и Ксавье пережил несколько малоприятных мгновений, потому что, когда он от нее убегал, зажав ладонями щеки — что было совсем не просто, птица то пыталась обнюхать его зад, то норовила дотянуться клювом ему до плеча и клюнуть лягушку, пока наконец он, совершенно растерянный и расстроенный, не застыл на месте как вкопанный, пытаясь лишь уклоняться от грозного клюва, и от ужаса и отвращения пронзительно завопил.
— Ах! Вот ты где, — сказал подоспевший рабочий, с удивительной ловкостью накинув страусихе на шею лассо и потянув ее за собой.
Пока птица, печатая шаг, шла за рабочим, взгляд ее ни на миг, не отрывался от парнишки, спешившего поскорее убраться подальше, она говорила себе, что просто была уверена, всегда знала, что в один прекрасный день ей дважды доведется испытать прекрасное чувство любви.
Глава 4
Положение оставалось без изменений и в следующие дни. А реакция публики была такова, что Ксавье вполне мог уже открывать дело по продаже непарной обуви. Как только Страпитчакуда видела зрителей, она превращалась просто в пустое место. После трех вечерних концертов, закончившихся полным крахом, Ксавье получил конверт с вызовом в резиденцию Кальяри на следующий день.
