Я бросаю автомобиль на пустой парковке у отделения милиции. Взлетаю на третий этаж, перепрыгивая через две ступеньки. Перила… ручка… дверь… Молоденький лейтенант спрашивает у меня документы, я, как сомнамбула, достаю паспорт, расписываюсь в какой-то ведомости. Подоспевший Ройзман быстро утрясает формальности. Нас проводят в комнату, там нет никого, только стол и два стула, привинченные к полу. Спустя три минуты и сорок секунд дверь открывается и входит Она. Я смотрю на Белку, на ее побледневшее лицо, заострившийся нос, полуоткрытые губы, выцветшие волосы, опущенные руки, выпирающие ключицы, впалый живот, каплевидные бедра, затем я долго смотрю в пол.
– Привет, – глухо говорит она.
Как перепахало ее время! То время, что мы не виделись… А может, виновата только одна последняя ночь? Передо мной будто другой человек. Я вижу полный суповой набор ее частей тела. Но только глаза… Я больше не вижу двух лазерных потоков. В этих глазах погас свет!
– Ты еще носишь рыбу, которую я подарил? – спрашиваю ее.
Она, не мигая, смотрит на меня пустым взглядом.
– Рыба! Помнишь? Моя рыба… Которую я подарил тебе?
ГЛАВА 2
БЕЛКА
Сколько себя помню, все меня хотят. Всю мою двадцатилетнюю жизнь. Люди вокруг будто помешались на желании. Продавцы в магазинах, учителя в старших классах, врачи, милиционеры, дворники, надутые буржуа в кабриолетах, бычки на джипах. Всем есть до меня дело. Если кому-то хочется просто присунуть, я еще могу понять: малолетка-секси, зов природы, – порочно, потому – естественно и человечно. Но почему вокруг полно извращенцев, которым не терпится схватить меня, запереть в шикарную витрину и каждый день протирать слабым раствором кальция? Если с тобой такого никогда не случалось, значит, ты – синий чулок, или чудаковатый уродец, или «не пришей ничего ни к чему», или – Святой. В таком случае ты меня не поймешь. Тогда тебе не нужно слушать дальше эту историю, лучше сходи в душ, постриги ногти, прими «фенибут» и постарайся поскорее заснуть.
Даже чудак Фил, с которым я выросла вместе как с братом-близнецом, заявлял, когда нам обоим едва стукнуло по четырнадцать лет:
– Знаешь, что общего у тебя с Зиданом?
– ???
– У вас обоих офигенные ноги!
Вся моя история – история вожделения. История разрушительной похоти. История бумерангов, направленных мне в голову, в живот, в пах… Бумерангов, отражаемых мной, изо всех отпущенных мне сил, и разлетающихся вокруг, как птицы неведомой ярости. Что? Ой! Прости, пожалуйста! Я не хотела… Это всё журналисты виноваты! Пресса меня испортила. Я за этот год с ними так привыкла к этому резкому тону, к этим декларациям и меморандумам… Тьфу! Совсем превратилась в куклу-робота. Буратино-телекомандато, как говорят милые итальянцы… Нет, с тобой я так не смогу… С тобой все по-другому… Я должна рассказать тебе эту историю, как… как колыбельную… ты же поймешь? Я спою тебе свою жизнь… Нет. Давай-ка по-другому. Я будто бы стану разглядывать фотографии в семейном альбоме. Я люблю фотографии. А ты? Тебе нравятся фотографии?
Вот я крашеная в «платину» у входа в «Шлагбаум», с открытым животом и наглым взглядом. Здесь мне шестнадцать. Мы живем в Твери. Я и мой дядя, которого я в глаза называю дядя Тони, а за глаза зову «Tony Pony», потому что школа с углубленным изучением английского сделала из меня законченную мисс Тэтчер, так мы обзывали англоманок.
Но по паспорту мой дядя – Антон Афонович. Ему недавно стукнуло сорок лет, мы не отмечали. У него брови – как два мохнатых енота. Поэтому иногда незнакомым людям кажется, что взгляд у дяди тяжелый и хмурый, как колючая елка в зимнем лесу. Он почему-то помешан на елках… Хотя на самом деле его брови – два подвижных енота-акробата, дядя иногда дает их представления, и в такие минуты любой поймет, что Тони-Пони – сказочно добрый, а больше всех на свете любит меня. И я его очень люблю. Он у меня – единственный. Правда, еще есть Фил, который называет меня «Народная артистка» и таскается из клуба в клуб, следом за моей артистичной персоной. Фил мне не «мальчик-друг», а просто хороший друг, если ты понимаешь. Почти брат, мы ведь росли вместе. Фил – большой, добрый и немного несчастный. Большой и добрый он от природы, а несчастным его, кажется, делаю я. Фил влюблен в меня с первого класса. А я… А я уже сообщила, что я – редкостная сука? Нет? Хм… Это правда. Ну, как я могу броситься на шею парню, с которым мы ходили на соседние горшки в детском саду? Двухметровый неуклюжик, Фил на все вокруг посматривает настороженно-наивно из-под своей косой черной челки. На самом деле он не наивен, просто – плохое зрение, а очки Фил не выносит. Еще он занимается дзюдо, читает все время какого-то Мисиму и достает меня длинными россказнями о самурайском духе. По их, по-самурайски, рассказывает Фил, жить надо так, будто ты уже умер. Я примерно так и отреагировала, когда он в первый раз сделал мне предложение:
– Ты сдурел, Фил?! С чего это вдруг, на пятнадцатом году знакомства?.. А-а-а-а… ты же у нас самурай? Так живи так, будто уже женился на мне и вскоре развелся!
Жестоко, конечно, получилось, но Фил – молодец! Выдержал! Только долго вздыхал, стучал кулаком себя по коленке и за челку прятался. А после – началось! Фил стал регулярно проявлять стойкость самурайского духа. Целеустремленность, по-нашему. А по-моему – упрямство. Объяснения стали еженедельной нормой. Фил объясняется очень смешно, в каждый заход, пытаясь подобрать новые слова, иногда вообще противоположные тем, которые он говорил на прошлой неделе. Ну, например, через неделю после очередного отказа приходит с букетом белых хризантем, которые я, к слову, терпеть не могу, мнется с ноги на ногу и начинает: «Лерка… я в прошлый раз говорил, что люблю тебя… Знаешь, я немного не то имел в виду, что ты подумала… Я говорил, что хочу жениться на тебе, жить с тобой… Да, я – дурак… я понял, что покушался на самое дорогое, что у тебя есть, на твою свободу… Прости, Лерка! Я не это имел в виду… Ты – свободная белая женщина… конечно-конечно… – тут Фил начинает частить и запинаться, – ты можешь делать что хочешь, ходить с кем хочешь, можешь поехать в Москву или… там… в Лондон… заниматься дайвингом… ездить автостопом… ловить мурен в Китайском море… просто я имел в виду… я подумал… знаешь, – в этом месте Фил становится похож на старый советский флаг в кладовке у Тони-Пони, такой же красный и обвислый, – я просто люблю тебя и хочу жить с тобой… короче, выходи за меня замуж…»
Каждый раз, в такие моменты, мне приходится думать о детях-скелетах в Африке, о пылающем в инквизиторском костре Джордано Бруно, о жертвах очередного землетрясения, короче, о чем-то трагическом, только чтобы не расколоться, не прыснуть звонко в кулачок, а затем глумливо не заржать в лицо лучшему другу, оскорбив Фила в самом дорогом. Все-таки хоть я и сука, но Фил мне как брат и я должна беречь его чувства.
– Дружище Фил! – приподнято-торжественно начинаю я свой очередной отлуп, – правильно ли я поняла, что ты предлагаешь мне совместное проживание и совместное хозяйство?
Фил утвердительно кивает головой.
