– А ты?
– А что я? Не мужик, что ли? Ты не даешь, дрочить уже – без интереса как-то…
– Что, присунул прямо в тачке?
– Ну, типа того… – Фил заметно смущается.
– Жесть! Это ты мне здесь регулярно, раз в неделю, о любви вешаешь, на сожительство подбиваешь, а сам ездишь и московских телок трахаешь прямо в их московских тачках? Герой… Геморрой-любовник!
– Да нет, Лерка… Ты неправильно все поняла… Я не это имел в виду… – начинается классический номер Фила.
– Да что уж тут можно не так понять? Было – значит было! Поздняк задом сдавать!
– Ну… как бы… не совсем было…
– Не совсем было – это значит, совсем не было?
– Да нет… Ну все-таки… – На Фила жалко смотреть. А жалость, как известно, губит нас, женщин.
– Давай конкретно, Фил! Был у тебя первый раз?
– Ну, Лерка… Вообще-то… мой первый раз… сейчас… – Фил вовсе поник, а я в тот момент первый раз испытала к нему, можно сказать, нежность… настоящую, женскую! Обхватила его голову обеими руками и принялась целовать медленно – в глаза, в губы, в волосы… Только чувства эти были материнские, сердце не обманешь. Потом мы тихо уснули с Филом, обнявшись, как две медузы на волнах, без всякого жесткого немецкого порно. И ничего нового у нас в то утро не случилось. Как, впрочем, и во все последующие.
Мой фотоальбом – толстый квадратный бук в обложке, будто бы выкроенной из велюровой рубашки в крупную клетку. Мне иногда приятно фантазировать, что это была рубаха Курта Кобейна. Обычный альбом, из тех, что продаются в ларьках на вокзалах и в аэропортах. Вся моя история – история вокзалов и аэропортов. Еще – отелей и концертных площадок. А еще – ресторанов и клубов. Вот смотри, я такая серьезная за вертушками… Типа работаю…
В городе Тверь – семь клубов. Но только попадая в три из них, ты почти не рискуешь. Увидев тебя в одном из этих заведений, никто не скажет, что ты опустилась и потеряла нюх, никто не зашепчет за спиной, что ты – дашь любому за бокал пива, никто не схватит тебя за руку и не потащит в тачку, никто не заподозрит тебя в отсутствии вкуса. Все мои тверские подруги, одноклассницы-дюймовочки, чинно протанцовывают уик-энды в заданном треугольнике. А я посещаю все семь тверских клубов. Представляешь, какая у меня репутация в родном городе?! Посещаю – не то слово. Я в них работаю. Как белка в колесе. То есть кручусь между всеми сразу. За две клубные ночи успеваю обработать все семь, стопудняк! Вот, к примеру, пятница… Алкогольное цунами захлестывает город. Клерки сбрасывают офисную садо-мазо униформу и наперегонки бегут релаксировать. Планктон колышется! Для меня пятница начинается с разогрева. К десяти подгребаю в «Вулкан», откручиваю пару часов бравурный диско-хауз, чтобы прогрессивное тверское студенчество получило водораздел между учебной неделей и грядущей вакханалией… Уже в час делаю подтанцовку заезжей столичной попсе в «Культуре». К трем перебираюсь в «Гагарин», где меня поджидают барабанщик Колян и вечно орущий, нервный клавишник Макс.
– Ты хоть раз можешь приехать пораньше?!
Так Макс обычно здоровается со мной каждый раз, когда я врываюсь в гримерку за пять минут до выхода, а за полгода совместной работы ворваться раньше у меня не получилось ни разу. Его левое ухо наливается рубиновым соком – повышенное внутричерепное давление, и мы выходим играть наш недо-джаз, пере-лаунж, в котором мне отведена скромная роль вокалистки, – центра всеобщего внимания, – примадонны в миниюбке. Обычно нас встречают очень тепло, просто в Твери совсем мало групп с живым звуком и нет никого, кроме нас, кто мог бы без лажи отбарабанить энергичный зонг Нины Симон, а затем мечтательно-иронично преподнести что-нибудь вроде «You’ll never get over me», поглумившись над ней громоздкими джазовыми гармониями. Однако спустя час-полтора публику начинают утомлять мои кошачьи пиццикато, мы сворачиваемся, и я еще успеваю подиджеить афтепати в «Зебре». Вот. Ударница?
Дружище Фил говорит:
– Тебе бы в Москву… Найти продюсера, раскрутиться… Правда, говорят, все продюсеры – упыри, а большинство – просто пидорасы.
Тут Фил обычно отворачивается, но я и по голосу понимаю, что ему страшно, если я действительно сорвусь в Москву и найду себе продюсера. И оставлю его одного в Твери. Но не пожелать мне этого, как друг, он не имеет права.
Фотоальбом – зеркало в прошлое. У меня оно не такое большое, как, например, у дяди Тони. Но расстояния между мной и этими фотографиями уже достаточно для того, чтобы, глядя на хихикающую девчушку, которая подпрыгивает на одной ноге, позируя фотографу, спросить себя: о чем ты тогда мечтала? О славе? О деньгах? О любви? О творчестве? Сбылись ли твои мечты? А если бы тебе тот же фотограф, что ловил и останавливал вот это мгновение, сказал, что все твои мечты, все сны простой тверской девчонки, которая поет, танцует и диджеит, сбудутся? Совсем скоро сбудутся…
А вот снимочек… Здесь мне уже девятнадцать, и верный Фил, опредив меня, сам отвалил учиться в Москву.
То был паршивый дождливый день, когда он рассказал мне о своем отъезде. Фил нарочно вытащил меня на улицу, чтобы я думала, что это капли дождя стекают у него по лицу. Я ведь говорила, моя история – это история потерь, расставаний, разлук, которые клюют нас как хищные птицы с ярким оперением. Факин!..
Конечно, все в Твери думали, что мы с Филом – пара, и уважительно соблюдали дистанцию. Стоило ему уехать, как меня начали считать свободной. В клубах стали подкатывать разные личности, которые раньше только приветливо здоровались и общались по делу. Арт-директор «Дизеля» предложил чем-то закинуться у него дома. Арни, молодой грузин, которому его папа купил долю в «Шлагбауме», раза три настойчиво приглашал покататься за город в его новом «BMW». Ну… и прочие мелочи. Я отказывалась, по-возможности, вежливо. Странно, чем вежливей я отказывалась, тем настойчивее становились предложения. И вдруг в один непримечательный день все опять стало как прежде. Будто Фил и не уезжал никуда. Никаких попыток и подкатов. Любезные приветствия и короткие разговоры по делу. Не больше! Я, конечно, заподозрила Тони-Пони.
– Дядя Тони, между нами, ты не вмешивался в мою личную жизнь?
– О чем ты, Белочка? – его глаза с хитрым прищуром лучатся.
Дядя не отстает от меня в любви к прозвищам. Белкой он обозвал меня за мои зубы. Они действительно выдающиеся. Огромные белые и безупречно ровные. Национальное достояние! Мы с Филом как-то измерили мои передние резцы линейкой. Получилось 2,5 сантиметра. А у Фила всего 1,2. Мне кажется, что такие большие зубы просто обязаны выглядеть уродски. Но в моем рту как-то все гармонично устроилось, и зубы выглядят просто сногсшибательно. Как подарок свыше, как отметина судьбы, как тотем, который, чем бесы не шутят, возможно, станет имиджем? В детстве я немного их стеснялась и привыкла улыбаться одними губами, растягивая, но не раскрывая. Потом пришлось переучиваться. Зато когда я привыкла широко открывать рот в улыбке, она стала неотразимой. Так все говорят. Серьезно! А дядя чаще всех.
