– Это же Змей! Слава Змей! – и отскочила от Славки на пару шагов, – Слава, поцелуй меня!
Школьницы вспорхнули, перелетели улицу, чуть не задавив пару автомобилей. Моему осажденному со всех сторон возлюбленному пришлось расписываться в дневниках, то ли – за родителей, то ли – за классного руководителя. Когда волна малолеток схлынула, я обнаружила пятна розовой помады на милом лице и темный квадрат на месте оторванного нагрудного кармана.
– Дура! – беззлобно бросил он мне, – я правду говорил. Действительно побаиваюсь публики.
– Прости, – я обняла его и доверчиво прижалась щекой к тому месту, где минуту назад был карман… напротив сердца.
– А мы, кажется, незаметно перешли к рассказам о страхах! Ну-ка отвечай, только быстро, не задумываясь, чего ты боишься?
– Летать! А ты?
– Зубного врача!
– Арабов!
– Будущего!
– Старости!
– Сумасшествия!
– Любви!
Мы бросали реплики друг другу, как мяч, стараясь ни на секунду не задуматься и отбить в одно касание. Но, когда я выпалила «Любви!», он будто споткнулся. Приподнял очки и внимательно посмотрел на меня припухшими после ночной гулянки глазами:
– Почему?
– Не знаю… Хочу ее и боюсь.
– А я больше всего боюсь, что мне никогда не сделать того, что сделали все мои Санты. Санта-Смит, Санта-Моррисси, Санта-Йорк, Санта-Рид… Никогда мне не стать таким же свободным и таким же значительным.
– Почему?
– Потому что у нас это никому не нужно. Ты будешь национальной звездой хоть до пенсии, пока развлекаешь публику. Только при одном этом условии. Но никому не нужны песни, которые лишают иллюзий, надежд, песни разочарованности, страха, песни о погруженности в свой потайной мир… Здесь нужны клоуны или те, кто рвут рубашку на груди. Бр-р-р… Не люблю! Меланхолики и самоеды здесь не покатят… А все мои любимые Санты – такие… и поют об этом…
Я замолчала, задумавшись на тему его внезапного приступа серьезности. Мы неспешно дотопали к Гостиному двору. Славка прервал молчание:
– Знаешь, а пойдем покупать друг другу подарки. Разойдемся в Гостином, ты – направо, я – налево, а через двадцать минут встречаемся на этом месте.
– Принимается. Только у меня нет денег.
– На. – Он сунул мне в руку несколько бумажек.
Я, как всегда, опоздала. Когда вернулась через полчаса, он уже ожидал меня с небольшим свертком в руке. С церемонным поклоном вручил его. Я с не меньшей торжественностью передала ему пакетик с блесточками.
– Смотрим?
– Давай. Раз, два, три!
На счет «три» мы разом заглянули в пакеты. И расхохотались, вспугнув прохаживающихся под ногами с хозяйским видом жирных питерских голубей. В свертке, который он передал мне, лежали узкие голубые трусики с сердечком спереди. В пакетике, который отдала ему я, обнаружились красные боксерские трусы, с вышитой на гульфике надписью «I’m superman!».
А вот – фотография, достойная архива народной артистки. Я – в образе. Эдакая писательница-неврастеничка. В тот год ах как модненько было называться писательницей! Только я не баловалась. Я работала. Осваивала нелегкое актерское ремесло. Это фото – со съемок моего первого видео.
Дней через пять после танца на обочине дороги, когда все радиостанции вступили в сговор по пропаганде моей первой песни, мы отправились в Мытищи, снимать на нее видеоклип. Накануне Гвидо заявился в студию с коричневым кожаным кейсом, отвел меня в сторонку, щелкнул замками и откинул крышку. В кейсе лежали аккуратные пачки новеньких американских банкнот. Я еще не научилась «на глаз» определять их количество, так что даже не могу сказать, сколько там было. Вопросительно уставилась на Гвидо.
– Это мне?
– Лучше. Это – в тебя! Потрогай их! Ну же, смелее!
Я провела ладонью по шершавым бумажкам и не поняла, какие ощущения вызвало у меня это прикосновение. Волнение? Нет. Возбуждение? Вряд ли. Мне показалось, что бумажки были пыльные. И какие-то бесприютные, как сироты в детских домах, по которым бродит Тони-Пони. Кажется, я находилась на грани преступного равнодушия. Только бы Гвидо не заметил.
– Это – кровь, ма шер! Кровь, которая питает каждый проект! Без нее любой гениальный замысел – мертвый скелет. Я – донор! Я даю тебе эту кровь! И хочу, чтобы ты запомнила момент, – Гвидо захлопнул крышку кейса и внимательно посмотрел на меня, – я хочу, чтобы ты никогда не забывала это ощущение…
В Мытищах мы разместились в уютном пансионате, который Гвидо полностью арендовал на три дня для съемок. Все сцены клипа снимались здесь же – в апартаментах люкс и на просторной лужайке перед главным корпусом. Поздняя осень баловала, в некоторые дни было теплее, чем летом, трава упорно сопротивлялась пожелтению, а о снеге никто даже не вспоминал.
По сюжету клипа я – писательница, которую мучает творческий кризис. Она, то есть я, в апартаментах что-то пишет, комкает, рвет и снова пишет и снова – рвет написанное. А ночью разбивает компьютер и устраивает истеричную вакханалию на поляне. В одиночестве. Обливается шампанским, разрывает на себе одежду, танцует под луной, валяется в траве, прыгает через костер. Вот и все. Никакого особенного смысла, кроме глубинного метафизического. Так мне объяснял Стасик, режиссер клипа.
– Понимаешь, ты здесь – женщина-бомба. Ты долго взводила свой часовой механизм, кропотливо и монотонно занимаясь тем, чем должна заниматься, и достигла точки Х. А достигнув ее, взорвалась! Всей неудержимой дикостью женской природы. Ее темной стороной, которую обычно запихивают так глубоко в подсознание, что никаким психоаналитикам самыми хитроумными удочками не достать ее оттуда. Взрыв в нашей истории – самое главное! Визуализация женского психоза, чувственного, разрушительного и такого же естественного, как сама природа, как ее землятресения, цунами, ураганы. Всё это – вещи одного порядка. Если у нас получится, как задумано, – Оскар наш.
– Ну ты придумал! Писательница, которая взрывается? Тогда Гвидо прав, и я точно – воплощение образа самой дикой интеллектуалки. Ура!
– Не совсем интеллектуалки, скорее – ведьмы перед шабашем. Это круче! Ты сможешь. Я в тебя верю.
Я долго колебалась, спросить Стасика или не спрашивать… Ребята говорили, что он делал несколько клипов «Аллигархам» и вообще… давно работает с Гвидо. Спросить хотелось… Тем более что ответить мне мог только человек, давно знающий моего продюсера… Приставать с расспросами к ребятам в студии – хм… с ними мы каждый день встречаемся… потом – лови на себе взгляды! А Стасик – приехал, снял, уехал… Наконец любопытство пересилило.
– Стасик, – я отвела его в сторонку и принялась заговорщически шептать в ухо, будто бы выясняя психологию поведения актера в сложной мизансцене, – очень личный вопрос… только отвечай честно и потом – никому!
