– Как куда? Вы не в курсе? Туда! В Кремль!
– Шутите?
– Да уж, мне не до шуток! Я теперь в Большом Кремлевском дворце работаю. Старшим администратором. Часов в пять устроит?
– Вполне.
– Я выпишу пропуск, будьте вежливы с охраной. Не обижайте их, пожалуйста… И – ни слова о смертях! Не люблю эти темы.
Москва еще умеет удивить. Рассчитываешь на пробку, выезжаешь за полтора часа, а добираешься за час. Поэтому уже в половине пятого я набираю номер Колиного мобильного, ежась от вьюжного ветра и прячась от назойливых снежинок под кремлевской стеной.
– Я приехал раньше…
– Не проблема, проходите, я спущусь вас встретить в фойе. Красный свитер, черные джинсы, округленное туловище и бездна интеллекта во взгляде. Не перепутаете.
Невысокий, с выпирающим животиком, с цепким, но излучающим вселенское понимание взглядом, Фура крепко жмет мою красную от холода руку и без предисловий забирает в гости к сказке.
– Если сядем в буфете или тем паче в моем кабинете, будут постоянно отвлекать, я здесь круглосуточно всем нужен, – объясняет он, пока мы движемся вверх на эскалаторе, – а там нас никто не найдет.
«Там» – это в президентской ложе, где мы устраиваемся, развалившись, в мягких креслах под оркестровую какофонию.
– Чего это они? Настраиваются? – киваю я вниз, где сорок мужчин во фраках сосредоточенно заняты извлечением звуков.
– Да, сейчас начнется репетиция. Пока Большой на реконструкции, их труппа дает на этой сцене балеты. Послезавтра «Дон Кихот», а сегодня – генеральный прогон перед представлением. Начнем? – он улыбается так гостеприимно, будто в его распоряжении – вагон времени, но я минутой раньше поймал его взгляд на часы. Вот такое поведение я называю аристократизмом. Есть еще люди…
– Пожалуй, – я включаю диктофон, оркестр не мешает, а лишь создает приятные симфонические декорации, – вы работали с Белкой с самого начала ее гастрольной деятельности…
– Точно так! Меня Гвидо… мир его праху, нанял как раз перед презентацией ее первого альбома, после которой мы сразу поехали по городам. Там еще… инцидент произошел… ну, да ладно, об этом не стоит…
– Почему? Вы меня интригуете… А может, на «ты»? Меня, кстати, Митей зовут.
– Это так вы, журналисты, входите в доверие? – он смеется, деликатно сглаживая острые углы, – все равно не расскажу, не выпытывай! О том, о чем не стоит говорить, я стараюсь даже не думать. Белка, кстати, вашу братию не жалует.
– Почему? Что мы ей плохого сделали?
– Это вопрос риторический. Артисты вообще недолюбливают журналистов… Принципиальных – за их склочность, а тех, которых удается использовать для самопиара, за слабохарактерность. Если откровенно, любить вас не за что. Потому что приоритеты у вас антипрофессиональные. Пишите не ради истины, не ради красоты, а ради корыстных интересов издания, ради тиражей… Критикуете не ради того, чтобы разобраться, помочь разобраться публике и самому артисту… чтобы он понял и развивался, рос творчески, а ради самовыпячивания. Вот, мол, какой я кусачий, сейчас обосру народного артиста и никто мне не указ, я умнее их всех! Чувствуется комплекс неполноценности в таком подходе. Да и личное отношение к персонажу всегда у вас перевешивает отношение к продукту…
– Справедливо, – говорю со вздохом, будто и сам об этом много думал. Хочется расположить Колю, очень нужна его откровенность.
– А Белка, на моей памяти, только во время первой презентации с журналистами нормально пообщалась. Дальше – предохранители сгорели, коняжку нашу понесло!
– Вы ее так между собой и называли – «коняжка»?
– Да бог с тобой! Это я сейчас… к слову. А в группе ее любили. Со своими она не заносилась, музыкантами не командовала, пузыри не пускала, пальцы не раскидывала… Разве только…
– Что? – вострю уши.
– Ну… были там трения по райдеру… в нескольких городах ее даже пытались объявить самой невменозной гастролершей, – Фура снова смеется одними глазами, и этот смех больше похож на извинения.
– В каких городах? И что за «трения по райдеру»?
– Да так… бытовые мелочи… Полотенца там в гримерку… К примеру, в райдере указано – шесть махровых и шесть вафельных, а на месте перепутают – двенадцать вафельных сунут…
– Это принципиально?
– Да не особенно, но смысл в этом есть. Или – в райдере прописано: «в гримерку – три литра красного сухого вина, производство – Франция, Италия, Чили, Испания (на выбор)». А организаторы по недосмотру или по корысти молдавское выставят!
– К теме нашего интервью! Позабавь народ историей из гастрольной практики…
– Что ж, бывали случаи… В Саратове, к примеру, играем на городском стадионе… Днем, как обычно, музыканты на площадку чекаться поехали, то есть – саундчек проводить, звук отстраивать… Белка – в прямой эфир на радио, нам почти всегда эти эфиры организаторы в контракт забивали, у них так билеты лучше продаются… За полчаса до выхода все – в гримерке за сценой. Стадион шумит, как море в шторм, – аншлаг! Омоновцы, менты, городская знать, мэр города в центральной ложе! Полный сбор! Музыканты подстраивают инструменты, а техник Палыч выносит их на сцену, Белка разогревает связки полтинничком коньяка… А трек-лист у нас тогда был единым на все концерты, песен-то немного в репертуаре… сам понимаешь, и начинали всегда с «Амнезии»… Помнишь этот хит?
Я киваю головой.
– Так вот… Там вступление – общее. По клику, все пять инструментов сразу мочат на сильную долю! Любой зал подпрыгивает и заводится с полпинка! Выходим на сцену, все занимают позиции, берут инструменты, Белка, там… в микрофон что-то типа: «Привет, Саратов! Как настроение?!», стадион беснуется, барабанщик наш Колян дает клик: «Раз, два, раз-два-три-четыре», все музыканты – бах! – на сильную долю… и – полная каша! Такой нестрой несется над стадионом! Хочется провалиться сквозь сцену! Это мне ребята потом говорили.
– А что случилось?
– Кто-то перекрутил все колки у гитар, и случиться это могло только перед самым выносом их на сцену либо – уже на сцене. Конфуз страшный! Стадион свистел! Музыканты еще минут пять настраивали гитары прямо на сцене, перед недовольной публикой! Что я пережил в те минуты! Позор и унижение!
– А кто перекрутил колки?
– Да кто ж признается! Но крайним сделали Палыча! Уволили техника…
– Дела-а-а!
– Да-а-а, саратовским газетам на следующий день было о чем писать! – Астафуров заметно оживляется. Его глаза, еще четверть часа назад вежливо-настороженные, начинают мерцать веселыми всполохами прошлого. А к прошлому в любом возрасте относишься как к молодости. Там – и вода мокрее, и небо голубее, и женщины красивее, и сам ты – герой, пусть со страхами, но – уж точно без упреков!
– А вот я про корпоративы что-то слышал… – закидываю дежурную удочку. Чистая провокация! Ничего я, естественно, не слышал, но ведь что-то любопытное там происходило? К бабке не ходи!
