Во всем происходящем была виновата Она. Которая изменила мне, но изменила и меня! Которая подарила мне чувство, – самое настоящее из того, что случалось в моей жизни. И это чувство, подобно камертону, начало настраивать мою жизнь, удаляя из нее фальшивые ноты.
Санта-Боуи как-то нашептал одному кренделю из «Зигзага»: «Попытайся сделать каждый момент своей жизни самым счастливым, а если не получается, попытайся понять почему». А ему об этом как-то нашептал тибетский друг, Чими Йунгдонг Римпоче. Санта-Боуи и пришелец с Тибета… Такая парочка не может лгать!
15 августа 2007 года
Как ты там, Королева? Прости, что не писал. Неделю назад я даже не мог разговаривать, а сегодня попробовал взять карандаш. И удержал. Итальянская медицина творит чудеса!
Вокруг белые стены и букетик синих цветов на тумбочке… Я не мог говорить, не мог двигать руками и лишь слегка мог шевелить ногами… Говорили, что у меня – шок и я перестану узнавать знакомых… Я действительно постарался забыть многих, но, несмотря на все случившееся, отлично помню тот вечер. Вечер моей последней игры за пределами себя. Он начинался так…
Счастливая улыбка Галлообразного Луки материализуется возле моего столика ровно в девять вечера. Вместо рабочего фартука в подтеках пасты на нем элегантный бархатный кафтанчик «в полночь Уайльд вышел на прогулку».
– Ты дождался?! Спасибо! – Лука цветет.
– Куда двинем? – я поднимаюсь из-за стола, отяжелевший от рома, отягощенный собой.
– О! Рим – чудесный город! – Лука разводит руками и закатывает глаза, как будто на «Чинечитта» ему предложили сыграть главную роль в фильме «Итальянский гид», – и город – в полном твоем распоряжении! Хочешь, я покажу тебе Рим, как ты показывал Москву Винсенту? Только тогда ты мне расскажешь про него… все-все, что знаешь… договорились?
– Все-все не смогу, – говорю я, и в глазах Луки мгновенно перегорает лампочка, – пойми, есть вещи, которые должны остаться только между Винсентом и мной!
Лука смотрит на меня недоверчиво. Он еще может поверить в то, что этот незнакомый, распухший от жары и алкоголя, щетинистый русский перед ним – отъявленный содомит… Но кумир Галло?! Нет! Мир не может обрушиться в одночасье!
– Не печалься, артист, – я хлопаю его по плечу, хотя мне больше хочется погладить по голове этого ребенка, – я надул тебя!
– Как это «надул»? – он обиженно поджимает губы, – ты в меня не дул!
– Это идиома, не бери в голову! – дружелюбно говорю я, – означает, что вроде как я разыграл тебя – шутка, игра… понимаешь?
Лука оттаивает. Лампочка в глазах медленно расцветает.
– Учись общаться с русскими! Вот так мне говорил твой кумир Винсент Галло, когда в одном гостеприимном доме ему вместо одной последней рюмки пришлось выпить шесть – по последней, на посошок, на ход ноги, на крыло… Кстати, ты водишь богемные знакомства в Риме? Режиссеры-шалуны, актеры-пьяницы, художники-дебоширы… К кому бы сейчас домой можно завалиться? Как в Москве… Побезобразничать… Кто тут у вас остался?
Лука мнется:
– Не знаю… Я совсем недавно из Вероны… Еще не успел познакомиться…
– А Челентано? Где живет Челентано? Давай закатим к нему без приглашения? Скажем, что я – великий русский поэт! Он не прогонит!
– Челентано не живет в Риме. У него дом, где-то под Миланом…
– Тогда не знаю. Веди меня… Лука… Только чур – в Ватикан – ни ногой!
Мы начинаем кружиться узкими, извилистыми, мощеными античной историей переулками. Прогулки по центру города здесь больше всего напоминают вальсирование – шаг вперед, два шага в сторону, шаг назад, снова – два вперед! Держать спину! Лука не перестает канючить разухабистых баек про то, как «мы с Винсентом…». Мне лень сочинять на ходу небылицы.
– Играем «Баш на Баш», Лука! Еще одно русское выражение, запоминай! Русский язык для артиста – самый важный!
– Что есть «баш на баш»?
– Натуральный культурный взаимозачет! Я тебе только что рассказал «Приключения Винсента Галло в Москве. Эпизод первый». Теперь – твой ход! А затем я поведаю тебе «Эпизод два», затем – ты мне, и – так далее…
– Куда я должен ходить? – недоумевает Лука, добросердечный Лука, наивный Лука, не ведающий всех таинств и метафизических пропастей моего ритуала «ночная прогулка».
– Сейчас объясню! – достаю мобильник, включаю видеокамеру. – Ты – актер, я – твой режиссер, понимаешь? Твой маэстро! Я снимаю фильм с твоим участием! Типа «Рим – открытый город»!
– Чудесно! Что я должен делать? Командуй, мой режиссер!
– Для начала изобрази-ка мне пьяного Цезаря, в качестве разминки…
– Почему Цезаря?
– Не спорь с режиссером! Делай!
Лука дурачится с ребяческим удовольствием. Шатается на полусогнутых, подбирая трясущейся рукой подол воображаемой туники. Провожает помутневшим взглядом парочку туристов, судя по их нордическому облику, откуда-то из Скандинавии. С явным усилием вскидывает голову вверх, отыгрывая утопленные в алкоголе гордость и достоинство Императора.
– Иди-иди, не останавливайся! Хорошо, молодец! – я подмигиваю туристам, – а теперь ты – Цезарь, который идет в Сенат, точно зная, что будет убит!
Лука добросовестно исполняет. В его походке пьяное шатание сменяется тяжестью шагов приговоренного, которому ноша собственного тела уже начинает казаться неподъемной. Его руки вздрагивают, как крылья ветреных мельниц, почуявшие приближение тайфуна. От него за несколько метров несет обреченностью. И лишь гордо посаженная голова выражает затаенное торжество, которое не понять… нет, не понять… Он хороший актер.
Я фиксирую на камеру в мобильном его движения, кого-то он напоминает мне со спины… Санта-Моррисси… Лишь пару лет назад по этим улочкам бродил Санта-Моррисси, и здесь, может быть, на этих самых булыжниках, его внутренний голос пел:
I am walking through Rome
With my heart on a string
Dear God, please help me
Мое сердце тоже висит над бездной. Качается на самых тонких нитях. Оно слишком тяжелое. Как я ни сгонял жир, с каким бы миссионерским фанатизмом ни облегчал жизнь, беспощадно выбрасывая из нее все второстепенное, мелкое, ненужное, в моем заячьем сердце – тяжесть. Огромный камень, глыба, которую не выдержать никаким канатам…
– Бей ее по жопе! – ору я Луке, взглядом указывая на толстую, усатую итальянскую матрону, поравнявшуюся с ним.
Лука не готов. Он впадает в панику, внутренне мечется, но, поймав мой стальной взгляд, в котором – обещания и угрозы, он в два прыжка догоняет итальянку и отвешивает звучный шлепок ладонью по ее необъятной заднице.
– Буона ноте, синьора! – панорамирую я телефоном на ее выпученные глаза и широко раскрытый рот.
– Помогите! Полиция! – верещит толстуха, а ее задница тем временем аппетитно колышется. Я воображаю, какой мощный вентилятор получится, если все колышущиеся в эту секунду задницы поставить в ряд.
